К концу следующего дня мы уже наладили часть процессов, несмотря на то что оборудования и материалов по-прежнему не хватало. Эрик настаивал на том, чтобы мы брали больше тел в работу. Том Грейндж, руководивший отделом вещдоков, Эрик и я встретились утром, чтобы обсудить, как идут дела. Том считал, что нам нужно либо продвигаться очень медленно, либо совсем остановиться. Я боялась, что если патологоанатомы уйдут далеко вперед, мы никогда не вернемся к недоисследованным телам – я не помнила, чтобы во время какой-либо из моих предыдущих миссий Трибунала темп работ замедлялся настолько, чтобы мы могли заново изучать уже осмотренные трупы. Думаю, Эрик понимал серьезность проблемы – в конце концов, начни мы спешить, его ранние дела тоже не получится закрыть. Однако в полной мере он осознал глубину проблемы, когда ассистент антрополога, работавший с одним из трупов, сварил его голову, а затем попытался реконструировать травму с помощью скотча. Лента скрывала рисунок разрушений на черепных костях и совершенно не могла скреплять фрагменты черепа – на нем оставалось какое-то количество мягких тканей. В общем, куски черепа с грохотом упали на стол как раз в тот момент, когда Эрик пришел инспектировать работу своего добросовестного и изобретательного помощника. Это стало последней каплей: в Гаагу ушел факс с нашими жалобами.
Через несколько дней прибыл груз: швабры, перчатки, комбинезоны, скрабы, стол, клей и активатор клея – точно такой же, каким мы пользовались в Боснии, в морге Калесии, только название другое. Я вспомнила «старые добрые времена», когда все, что у нас было, это нацарапанный список тел с могилы, и мы просто разбирались с ними по мере того, как их привозил рефрижератор. Здесь, в косовском морге, я уже буквально стонала от того, сколько бумаг приходилось заполнять на каждом этапе исследования. Сделали рентген – поставь галочку! Сделали антропологический анализ – поставь галочку! Сходил в туалет – поставь галочку! Я вспомнила нашу палатку для вскрытий в Кибуе, как прекрасно было работать на открытом воздухе. В Косово нас ограничивали свет, электричество и вентиляция. Когда я впервые использовала активатор клея в помещении, я думала, что задохнусь. В Калесии хотя бы вентиляция прекрасная – все окна были выбиты.
Хосе Пабло уехал, как и планировал, в конце первой недели. На выходных к нам приехали два антрополога. Я поручила им взять на себя антропологический анализ, пока я буду заниматься одонтограммами, поскольку ни один из них не знал, как работать с системой нумерации зубов, используемой Интерполом. Шуалу Мартин я знала с 1996 года, с миссии в Боснии. Мне было также интересно увидеться с Шерил Казмарчик, аспиранткой из Канады, имевшей репутацию зрелого и опытного командного игрока. Шуала и Шерил были хорошими подругами, работавшими вместе в морге в Боснии, и Хосе Пабло предупредил меня, что они, скорее всего, захотят сразу установить в лаборатории свои порядки. Так и произошло, хотя, возможно, это не было спланировано, потому что всю первую неделю они работали почти исключительно с детскими трупами, а оценка возраста большого количества детей предусматривает большой объем исследований костей и зубов. Такая ситуация требовала коллективных усилий, особенно потому, что одонтограммы приходилось корректировать вручную, чтобы вносить данные по молочным, или ювенильным, зубам. Мне попал в руки один скелет, принадлежащий ребенку от восьми до двенадцати лет, и я сразу отметила состояние его костей. Я не видела таких молодых скелетов со времен Руанды и уже успела забыть, насколько они пластичны: все концы костей несросшиеся, таз разделен на три части, зубы молодые. Мне это показалось интересным, а затем, к своему удивлению, я почувствовала, как печаль пришла на смену интересу: ребенку выстрелили в затылок, и пуля вышла через лицо.
Всю ту неделю меня преследовали яркие сны: я пыталась и не могла определить возраст костей и отвезти челюсти на рентген. Когда я просыпалась, или почти просыпалась, я злилась на себя за то, что притащила кости домой. Я раздраженно говорила себе, что сейчас время спать, а не работать. Из-за таких снов мои ночи стали продолжением рабочего дня.