О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта

Я уезжала из Косово в конце июля, и до аэропорта в Скопье мы с несколькими коллегами добирались по горной дороге через Тетово. Когда наш ооновский джип проезжал город Брезовица, какой-то парень, ехавший по противоположной полосе дороги, вдруг высунулся из окна своей машины, и, выкрикнув какой-то лозунг, вскинул руку в трехпалом сербском националистическом салюте. Сразу после этого нам пришлось замедлиться перед блокпостом российского контингента КФОР, мимо которого он проехал перед нами. Блокпост был установлен для защиты жителей Брезовицы, одного из немногих оставшихся сербских анклавов на юге Косово, от агрессии со стороны косовских албанцев, возвращающихся из лагерей беженцев в Македонии.

Хотел ли этот молодой человек своим жестом показать нам, что поддерживает популярную в то время в сербских СМИ позицию, согласно которой не было никаких преследований, депортаций и этнических чисток косовских албанцев в 1998 и 1999 годах? Думал ли он, что ООН и НАТО находятся в Косово безо всякой на то законной причины? Если бы он знал, что мы не миротворцы, а судмедэксперты, что он сделал бы? Указал бы на то, что тут нечего искать? Что мы покидаем Косово, не найдя никаких вещественных доказательств преступлений против человечности? Изменил ли он свое мнение в 2003 году, когда сербские команды судмедэкспертов эксгумировали тысячи трупов косовских албанцев, захороненных прямо в пригородах Белграда, возле полицейских участков и военных казарм? Знай он, сколько преступлений совершено в том числе от его имени, вскинул бы он руку в трехпалом салюте?

Послесловие

Спустя несколько месяцев после возвращения из косовской миссии меня пригласили в Калифорнийский университет – выступить перед студентами, которым читали курс «Внутри криминалистической лаборатории». Его вел Барри Фишер, директор криминалистической лаборатории шерифа округа Лос-Анджелес. Просматривая свои слайды с предыдущих выступлений, я подумала, что неплохо рассказать и о Косово. Например, о том, как изменился подход Трибунала к судмедгруппам. Я хотела рассмотреть явление еще глубже, но не знала, как это сделать. Я не люблю писать сценарии для своих выступлений, поэтому просто понадеялась, что все образуется само собой, как только я окажусь в аудитории. Мой брат Кимера отвез меня в кампус, мы пообедали, и я отправилась на встречу со студентами.

Презентация продлилась примерно полтора часа и лишь изредка прерывалась уместными и интересными вопросами студентов. Почему-то именно после рассказа о Косово я стала чувствовать себя более уверенно и спокойно. Я тогда еще отметила про себя, что когда я говорила о Косово – я говорила и о Руанде, когда говорила о мертвых – говорила и о живых, а когда рассказывала о себе – это относилось ко всем людям в аудитории. Связи и аналогии, как и различия, и то, что они скрывали за собой, – разговор обо всем этом оказался чрезвычайно интересным, в том числе для меня самой.

Я вдруг осознала, что прошло десять лет со времени, как я прочла «Свидетелей из могилы», десять лет с момента, как я была очарована и вдохновлена аргентинцами и Клайдом Сноу. Вдохновлена «помогать бороться с угнетением, заставляя кости говорить». И вот теперь я сама делюсь с другими людьми историями, которые рассказали мне кости. Я подумала, что если оглянуться назад, то линия моей жизни выглядит настолько правильной и естественной, что я даже не могу представить иного пути. По сути, я рассказала студентам об этой линии жизни, о том, что она состоит из надежд и чаяний, удач и разочарований, но всегда дает вдохновение и удовлетворение.

Я говорила студентам, что у меня не было больших ожиданий, когда я отправлялась на свою первую миссию в Руанду, и единственное, на что я надеялась, что условия работы будут примерно такими, к каким я привыкла в аспирантуре в Аризоне. Помню, как-то мы с Уолтом Биркби ездили забрать тело из офиса судмедэкспертизы и вошли через черный ход, а затем и вышли, уже с телом, через него же. Черный ход был далеко от главного входа, через который могли войти родственники погибшего. Направляясь в Руанду, я думала, что там тоже будет «черный ход», отделяющий нас от родственников и прочих «живых людей, имеющих интерес», – это могла быть полицейская лента, или военный патруль, или некие правила, регламентирующие медико-юридические условия хранения вещественных доказательств, которые должны быть представлены в суде. Я представляла себя частью группы судмедэкспертов, которые приедут в Руанду, соберут вещественные доказательства, идентифицируют их, передадут Трибуналу и уедут домой. Все стерильно, без малейших контактов с населением. Но все оказалось совсем не так.