О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта

В то время, когда я набиралась опыта в лаборатории идентификации, я была убеждена, что расследования нарушений прав человека могут иметь гуманитарное, общечеловеческое измерение, только если речь идет о выходящих за рамки государственных границ случаях, о резонансных преступлениях. Однако один случай в Аризоне заставил меня пересмотреть взгляды. Я вспоминала эту историю в Руанде, она оказалась для меня очень полезна. Как-то к нам в лабораторию привезли из судмедэкспертизы набор зубов и костные образцы неопознанного трупа. Мы посоветовались и решили попробовать разобраться с этим делом до конца рабочего дня. У нас была на руках рабочая версия: прижизненные рентгенограммы зубов пропавшего без вести человека, чей труп, по предположению полиции, мы исследовали. Нам удалось установить возраст, пол, расовую принадлежность, рост, а также наличие некоторых физических аномалий. Затем мы провели рентгенографию зубов и сразу же обработали пленки в фотолаборатории. Когда Уолт сравнил свежие снимки с архивными рентгенограммами зубов пропавшего человека, все встало на свои места: полицейские не ошиблись. Это был наш случай. Труп принадлежал молодому мужчине, уже более года числившемуся в базе пропавших без вести.

Когда тот день подошел к концу, я собрала свою сумку и зашла пожелать Уолту спокойной ночи. Подойдя к высокому книжному шкафу, отгораживавшему его «кабинет» от рабочего помещения, я услышала, как он говорит по телефону с судебным медиком, занимавшимся делом идентифицированного нами мужчины. Предстояло сообщить печальную новость семье погибшего.

– Скажи его родным, что на День благодарения он будет дома, – сказал Уолт, откидываясь на спинку стула. В интонации его голоса – обычно или строгой, или иронической – сейчас была гордость, гордость, которая тут же наполнила мое сердце, поскольку я тоже принимала участие в этом процессе. Наша работа выполнена: мы вернули человека его семье, близкого, кого они потеряли и вряд ли смогли бы найти и опознать без нашей помощи. Мне часто встречалась в литературе такая мысль: для семьи умершего врата печали не закрыты, пока не найдены его останки, даже если это не все тело, а лишь какая-то его часть.

Как я и предполагала еще до поступления в аспирантуру, работа с Уолтом в службе судмедэкспертизы оправдала самые мои смелые ожидания. Однако погружение с головой в настоящую работу, с реальными судебными делами, имело неожиданные побочные эффекты. Я превратилась в замкнутую домоседку, коротающую все свободные вечера за чтением старых британских детективов. Надо было как-то отвлекаться от того, с чем приходилось иметь дело каждый день на работе: тела умерших от передозировки в компании друзей (друзей настолько обдолбанных, что им не пришло в голову ничего лучше, чем просто выбросить мертвого друга в безлюдном месте), тела бывших жен (застреленных и избитых, да, именно в такой последовательности), тела нелегальных иммигрантов, умерших от обезвоживания в жаркой пустыне (где их бросили мошенники, которым несчастные заплатили за помощь в пересечении американо-мексиканской границы). Убийства, самоубийства, автокатастрофы, смерти на воде, смерти в горах и лесах, смерти, смерти, смерти…

В конце концов я стала бояться всего. Я жила одна, в жилом комплексе из сотен квартир, раскинувшемся на нескольких акрах земли у края пустыни. Я постоянно проверяла балконную дверь, желая удостовериться, что она закрыта. Я повесила прозрачную занавеску в душ, чтобы увидеть, не вломился ли кто-то. У меня был сосед, которого я редко видела, кажется, он работал продавцом, и иногда я чувствовала запах «разложения» из-под двери в его квартиру.

Как-то вечером, во время ужина, я включила телевизор посмотреть новости. В том выпуске репортер дал в эфир запись звонка в службу 911: женщина просила о помощи в момент, когда подвергалась нападению. Я вдруг поняла, что это та самая женщина, тело которой мы вместе с Уолтом осматривали буквально несколько часов назад в судмедэкспертизе. От Уолта требовалось определить последовательность, в которой были нанесены повреждения. Я помнила ее бритые ноги, помнила ее крашеные ногти, помнила, как после вскрытия выглядел изнутри ее череп с отверстиями от пуль… Но когда я услышала запись звонка, воспоминания вдруг перестали быть набором фактов, пунктами списка, которые бесстрастно перечисляешь. Я словно услышала голос кого-то, кого знала раньше. Знала уже умершим. Это привело меня в полный ужас.

В то самое время, когда я жила своими страхами, в далекой Руанде случился геноцид. Самое страшное произошло в апреле – июне 1994 года. Смотря телерепортажи, в которых массовая резня представлялась в основном как межплеменной конфликт, я уже знала достаточно, чтобы понимать, каково настоящее положение дел. Хотя журналисты не пытались вникнуть в происходящее, но телевизионная картинка говорила сама за себя. И я подумала: «Никто не хочет отправиться туда и провести опознание всех этих тел?» И так сложилось, что меньше чем через два года я сидела в самолете, который летел в Руанду.