О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

– Обычно зарубежным гостям показывают лучшие районы города, – сказал отец, – но мы начали с самых бедных кварталов, чтобы американцам было о чем подумать. Они удивились, что Тегеран так молод. Моей собственной дочери это тоже не понравилось; кажется, ей нужен урок истории.

– Неужели? – ласково спросил аму Саид. – А я считал тебя очень образованной девушкой. – С этими словами моя мать почти неслышно хмыкнула. Аму Саид принялся рассказывать, что до того, как Каджары назначили Тегеран столицей в восемнадцатом веке, тот был маленькой деревней с прекрасными садами, и его обитатели жили в подземных пещерах, таким образом оберегая себя от набегов.

– С тех времен почти ничего не сохранилось, – сухо произнес отец, стараясь не обращать внимания на безмолвный гнев, закипающий между мной и матерью.

– Верно, – ответил аму Саид. – Хвалиться славным прошлым легче, чем сохранять его. Прошло меньше века с тех пор, как Каджары отреклись от трона, а от большинства зданий их времен уже ничего не осталось. Правительство запустило программу модернизации. – Отец объяснил, что раньше у правительства не было четкого плана развития города. Тот просто хаотично разрастался. И похвастался, что нанял добросовестного инженера, немца, чтобы составить пятилетний план развития и более длительный, на двадцать пять лет.

Отец с аму Саидом продолжали разговаривать, иногда обращаясь напрямую к матери. Та кивала, не проявляя к беседе большого интереса, а я то слушала их, то теряла нить. В какой-то момент речь зашла о Тегеране времен Конституционной революции 1905–1911 годов.

– Сады и парки Тегерана хранят память об этой революции, – сказал аму Саид. – Надеюсь, призраки наших отцов все еще здесь, в городе.

В тот день они много говорили о тегеранских садах, ставших для конституционалистов и прибежищем, и могилой. Но я думала только о том, что упускаю, не попав к подруге на ночевку. Когда мы собрались уходить, я решила, что уеду из Тегерана сразу же, как только мы вернемся домой.

Мы сидим на террасе одного из самых модных тегеранских ресторанов: мой отец, тетя Нафисе и я. Как все модные тегеранские рестораны, этот носит иностранное имя: «Соренто». Я не знаю, где моя мать. В последнее время отец и тетя Нафисе очень подружились. С тех пор, как он стал мэром, они сблизились. Тетя любит вечеринки и внимание влиятельных людей; она большая кокетка.

Мечась между желанием понять мою мать и помочь ей и обидой на ее поведение, отец делился своим недовольством с окружающими. Полагаю, он делал это не намеренно, но так ему удавалось добиться сочувствия. Он был обаятельным и открытым человеком, и общаться с ним было намного приятнее, чем с матерью, которая словно дала себе слово никогда не получать удовольствия от жизни. А тетя Нафисе любила веселиться, пила, играла в карты, ходила в театры и кино. Она радовалась жизни, а ведь именно на это надеялся отец, женившись на матери, – на полную жизнь, которую истово отрицала его аскетичная семья из Исфахана. И хотя он сочувствовал матери и рассказывал, как злая мачеха лишила ее наследства, он также обхаживал мою тетку, а той, в свою очередь, льстило его внимание.

Они сидят напротив. Я рада провести вечер в компании двух моих любимых людей. Я так и не смогла полюбить жену деда, холодную и злую, но мне нравится бывать дома у тети Нафисе, так что я отчаянно пытаюсь ей угодить. Их глаза сияют, они смотрят на меня, и я таю, слушая их комплименты. Но между ними происходит еще кое-что, что не имеет ко мне никакого отношения. Безмолвное волнение, которое касается лишь их двоих: молодого привлекательного и успешного мужчины и женщины. Им весело вдвоем; они восхищены друг другом.

Отец, тетя Нафисе и я

Хотя мы не делаем ничего плохого, после меня обуревает чувство вины. Отношения отца и тети ограничивались дружбой с налетом легкого кокетства; подозрительным в них было лишь то, что они нарочно не позвали на встречу мою мать. Задолго до того, как отец ей изменил, родители начали практиковать эмоциональные измены. Сначала тетя Нафисе, потом другие – папина секретарша, подруга семьи. Они так же сидели напротив, улыбались и делали мне комплименты. Странно, но сейчас они все кажутся мне на одно лицо; сидят рядом с отцом, улыбаются, говорят обо мне в третьем лице, называют уменьшительным именем Ази. В такие моменты я хоть и пыталась угодить отцу и женщине, сидевшей с ним рядом, но всегда ощущала тяжесть материнского отсутствия.

Через несколько дней после ужина в «Соренто» в нашей гостиной собрались мать, тетя Мина и худощавая Монир-джун. Мать поставила на газовую плиту свою маленькую кофеварку. Обсуждали тетю Нафисе. Тетя Мина сказала:

– Незхат, ты никогда не говорила с Нафисе о семейных делах, о том, как она и ее мать дурно с тобой обращались. Но сейчас все иначе. Сейчас речь о твоем муже; ты не должна молчать.

– Даже обращать на это внимание ниже моего достоинства, – фыркнула мать. – Лучше сделать вид, что я ничего не замечаю.

– Ладно, ладно, – нетерпеливо отвечает тетя Мина, – но хвастаться своим упрямым молчанием ни к чему.