О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Примерно за неделю до моего возвращения в Англию мы с семьей пошли к психотерапевту. На самом деле это был невролог, сведущий в психиатрии, один из лучших в стране, друг дяди Али, сводного брата моей матери. Мы выбрали его, потому что не хотели огласки: во-первых, с нами все было в порядке, во-вторых, ходить к психотерапевту все равно бессмысленно, и в-третьих, зачем полоскать грязное белье?

Мы сидим в приемной психотерапевта с дядей Али. Приемные часы закончились, мы торопимся – вечером у родителей официальное мероприятие. Дойдя до отчаяния, отец проконсультировался со специалистами и решил, что моей матери необходим совет специалиста. Наверно, его новый статус мэра и уверенность, что в его силах что-то изменить в политике, внушили ему иллюзию, что он что-то сможет изменить и в собственной семье. Мы пришли вчетвером, потому что мать ни за что бы не согласилась пойти к психотерапевту одна; дядя пришел, потому что психиатр – его друг и мать попросила его составить ей компанию. Мы уговорили ее пойти, предположив, что, если она поговорит с психотерапевтом, это поможет решить наши общие проблемы.

Сами знаете этих подростков, неловко произносит дядя, а нам остается додумывать, что же не так с «этими подростками». В мое время никаких подростков не было, раздраженно отвечает мать и бросает короткий взгляд на безликие пейзажи на стенах приемной. Мы слушались старших в любом возрасте. А если тебя беспокоит, что муж так много работает, продолжает дядя… Много работает, серьезно, фыркает мать? А я, по-твоему, бездельничаю? Он наслаждается славой, а вся критика достается мне. А ведь я еще домом занимаюсь и детьми. Так в этом и дело, все это на тебе отражается, говорит мой добрый дядя со свойственным ему дзен-буддистским спокойствием; мы поэтому и здесь. Он называет ее Несси – это прозвище придумала ей тетя Нафисе. Мать обожает сводного брата; он и впрямь очень мил. Относится ко всем одинаково: со спокойным сочувствием.

Нас по очереди вызывают к врачу. Первым заходит отец. Когда выходит, мать тут же оттаскивает его в угол; вызывают меня. Подобно моему отцу и брату, мне предстоит рассказать врачу то, что он и так знает о наших с матерью отношениях. Разговор занимает не больше десяти минут. Я заражаюсь волнующей атмосферой заговора. Я ощущаю себя частью нашей тайной миссии и сдуру выкладываю психотерапевту все как на духу, перечисляю все свои обиды и сочувствую отцу. С такой женой у него не жизнь, а черт-те что, говорю я. Он дважды обманывается: думает, что может что-то изменить и что наша уловка принесет плоды.

Когда выходит мой брат и в кабинет приглашают мать, та просит врача выйти в приемную. Мол, ей нечего от нас скрывать, и, в отличие от нас всех, у нее нет секретов. У них, может, и есть проблемы, которые они хотят обсудить, заявляет она, но не у меня. Ахмад Хан – очень важный общественный деятель, говорит она, ядовито улыбаясь. На нем столько ответственности. А эта девушка – она имеет в виду меня – и ее брат только начинают жить. Их тревожит учеба, будущее, им тоже приходится думать о своем уважаемом отце – их жизнь всегда крутилась вокруг него. Но я, говорит она, я – всего лишь скромная домохозяйка. Я никто. Мне не о чем тревожиться и не из-за чего волноваться. И никогда у меня не было мысли жаловаться на свои проблемы врачам. Она протягивает руку, с ядовито слащавой улыбкой благодарит врача и выходит из приемной; мы следуем за ней, поджав хвосты.

В машине на обратном пути отец оправдывается, зачем повел нас к врачу. Перечисляет обычные причины и отговорки и пытается убедить мать, что та неправа, что для семьи будет полезно ходить к психотерапевту. Иногда он поворачивается к нам, надеясь, что мы подтвердим его слова, и мы согласно что-то бормочем. Перед своим мероприятием они подвозят нас до дома. Я жду, что она устроит скандал, но, что удивительно, этого не происходит. Мы встревоженно и тихо прощаемся; она отвечает ледяным тоном, и они уезжают.

Противостояние матери объединило нас с Мохаммадом; мы начинали шутить, превращали свою фрустрацию в игру, посмеивались над ними. Мы ощущали близость к отцу и друг к другу. Тем вечером за ужином мы обсуждаем визит к психотерапевту. Хорошо все прошло, говорит Мохаммад, наваливая на тарелку гору жареного риса. Я выдергиваю у него тарелку. Оставь и мне немножко, говорю я! И что теперь, спрашивает он? Что ты имеешь в виду, отвечаю я? Как теперь с ней быть, говорит он? Мы придумываем несколько вариантов выхода: подсыпать ей валиум в кофе, пригласить психотерапевта как бы в гости, и пусть тот втихую поставит ей диагноз. Он мог бы ее загипнотизировать… А может отравить ее, как насчет яда, предлагаю я? Хочешь ее убить, спрашивает брат? Нет, можно подсыпать ей немножко яда, а потом спасти; тогда она начнет ценить жизнь. Ах, скажет она, я и не догадывалась, что жизнь так прекрасна! А что, если мы втроем – я, ты и папа – покончим с собой? Тогда-то она попляшет, восторженно говорю я. Да, пожалуй, так будет лучше всего.

Глава 13. Репетиция революции