О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Между проживанием исторического момента и размышлениями о его последствиях – большая разница. В моей памяти многочисленные события той весны и лета почему-то вместились в первые июньские дни и завершились так называемым восстанием 5 июня. Те из нас, кто стал тогдашними свидетелями происходящего, разумеется, не могли осмыслить значимость событий. Эти дни запомнились мне чередой лихорадочных моментов, случайным набором кадров, которые необходимо было смонтировать и организовать в некую последовательность, и лишь тогда что-то начинало проясняться. Впрочем, даже тогда я понимала, что происходит нечто важное. Я впервые воочию увидела разлом между традиционным и современным мирами, сосуществование которых я прежде воспринимала как должное. А теперь я понимаю, что в 1963 году в миниатюре разыгрывались грядущие события Исламской революции 1979 года.

Мое представление о традиционных мусульманах сложилось под влиянием отцовской семьи, людей строгих и непоколебимых в соблюдении религиозных ритуалов, но гибких и терпимых к интеллектуальным экспериментам своих детей. Бабушка, папина мама, с любовью и состраданием относилась ко всем детям независимо от того, верили те в Бога или нет. Мои исфаханские кузины не возражали против предоставления женщинам права голоса. Каждый день их настигал парадокс собственного существования: они были современными образованными женщинами, соблюдавшими все ограничения традиционного образа жизни по собственному желанию. Кто же были эти люди, придерживавшиеся столь радикальных взглядов и клеймившие проститутками женщин вроде моей матери?

Атмосфера во время прихода гостей в нашем доме стала нервной, как и по всей стране. Отец был занят больше обычного. Вдобавок к обязанностям мэра его назначили главой Конгресса свободных мужчин и женщин – группы, в чьи задачи входило сформировать общественную поддержку шахских реформ и составить список кандидатов в новое правительство. Это еще больше оттолкнуло моих молодых дядей и кузенов, которые хоть и не бунтовали в открытую, но к шахскому правительству относились с неодобрением. Мамины кофейные посиделки теперь проходили под непривычный аккомпанемент постоянного стука в дверь.

В дискуссиях родителей с друзьями постоянно возникал вопрос: а какой он, настоящий Иран? Что более легитимно: старинные традиции, на которых основывалась власть шаха, или строгие мусульманские принципы аятоллы Хомейни? Размышляя над этими вопросами, которые мои родители и их друзья обсуждали так много раз в разные моменты моей жизни, я хочу добавить несколько и от себя: а как же Фирдоуси и его чувственные героини, как же доисламские герои и цари? Как же сатирический поэт конца XIX – начала XX века Иредж-Мирза и его эротическая сатира на священников и лицемерие религиозных деятелей? Как же Омар Хайям, поэт-астролог и агностик, побуждавший читателей бороться с недолговечностью жизни, попивая вино и занимаясь любовью, или великие мистики Руми и Хафиз, чьи великолепные стихи – не что иное, как бунт против религиозной ортодоксии?

«Не доверяйте хитрым клерикалам: обман – их хлеб». Я до сих пор слышу раздающиеся в нашей гостиной голоса. «Разве можно верить шаху, когда тот говорит, что хочет дать женщинам право голоса? А у мужчин в нашей стране есть право голоса? Сколько свободных выборов было проведено в этой стране за последние десять лет?» Подобные аргументы слышались снова и снова; раз за разом гости возвращались к вопросам доверия и непостоянства иранского народа, который горячо поддерживает то одного лидера, то другого, его злейшего врага. Многие удивлялись агрессивности сторонников аятоллы Хомейни: те организовали свои народные дружины, избивали женщин с непокрытыми головами и поджигали госучреждения.

Особенно ярко отпечатался в моей памяти один комментарий, произнесенный тем летом господином Мешгином, репортером. Возможно, я запомнила его потому, что лишь много лет спустя поняла, насколько он был прав. «Меня поражает не степень влияния религиозных лидеров, а то, за какой короткий срок нашими умами полностью овладели светские правители», – сказал он. Мешгин не дожил до того дня, когда его слова подтвердились, – он умер от рака всего через несколько лет после описанных событий, – однако суть в том, что даже после Исламской революции в образовании и культуре доминировала светская нерелигиозная элита. В этих сферах священно-служители оставались уязвимыми, и постепенно именно благодаря образованию и культуре секуляризм вернулся и утвердился вновь; отчасти в этом была заслуга самих исламистов, упорно боровшихся с культурой и образованием.