О чем молчат мертвые

Гудок, затем еще один и еще – и Мириам почти машинально резко рванулась вперед. Она пыталась придумать причины, отчего девочки были бы рады, что не дожили до этого времени. Потому что Рейган стал президентом? Но она сомневалась, что они пожертвовали бы жизнями, чтобы избежать этого. Музыка стала лучше, да и одежда, одновременно модная и практичная, теперь нравилась ей куда больше – не вся, конечно, но все же… Им бы понравился Остин, пусть многие местные и говорили, будто он развалился и стал гораздо хуже, чем раньше. Они могли бы задешево отучиться в колледже, веселиться в клубах, есть бургеры в мексиканском ресторане, попробовать мигас[35] в «Лас Мананитас» или ледяную «Маргариту» в «Хорхе», ходить за покупками в «Здоровую еду», где умудрялись продавать одновременно органическую (развесное пшено) и нездоровую (пять сортов сыра бри) пищу. Подросшие Санни и Хизер унаследовали бы чувство юмора матери и согласились бы, каким абсурдным иногда бывает Остин и как здесь здорово несмотря ни на что. Они могли бы здесь жить.

Или умереть. Здесь ведь тоже умирали люди. Их убивали на стройках. Отправившись из пригорода за покупками в центр, они погибали в автокатастрофах по вине какого-нибудь пьяного водителя. Тонули во время наводнения в восемьдесят первом году, когда на День памяти уровень воды поднялся так быстро и случилось это так внезапно, что улицы превратились в опасные реки.

Мириам втайне верила – или втайне находила себе оправдание, – что смерть была предначертана ее дочерям судьбой, что, если бы она отправилась в прошлое и изменила события того дня, ей удалось бы лишь немного отсрочить трагедию и изменить ее обстоятельства. Судьба отметила девочек еще при рождении, и их мать не могла ничего предотвратить. Такова же одна из странных особенностей воспитания приемных детей – тебе всегда кажется, что есть какие-то биологические факторы, которые нельзя контролировать. Мириам в свое время думала, что это нормально, и поэтому она приняла для себя реальность, которую биологическим родителям – именно биологическим, а не кровным, хотя даже в доброжелательном Остине нередко можно было услышать это бестактное выражение, – принять было сложнее. Она не могла полностью контролировать своих детей.

Разумеется, она знала настоящую семью Санни и Хизер, точнее, их бабушку с дедушкой по материнской линии, Изабель и Герберта Тёрнер. Мириам чувствовала на себе вину за то, что с недоверием отнеслась к Тёрнерам, когда впервые услышала их историю: красавица дочь Салли в семнадцать лет сбежала из дома и вышла замуж, хотя родители не одобряли ее выбор. Из гордости она отказывалась от их помощи, пока не стало слишком поздно. Тогда, в 1959 году, побег казался забавным приключением – канат из связанных простыней и все в таком духе, – но парочки всегда попадались и в конце концов получали родительское благословение. В те времена по телевизору показывали, как супружеские пары спят в разных кроватях: секс тогда считался постыдным занятием. А молодым людям казалось, что их вот-вот разорвет от чувств и эмоций, обсуждать которые было не принято. Уж Мириам это знала! Она помнила. Все-таки она тогда была ненамного старше Салли Тёрнер.

Обо всем остальном Мириам догадалась сама: грубый и жестокий бойфренд, возражения Тёрнеров, которые Салли приняла за снобизм, в итоге оказавшиеся безошибочным родительским инстинктом. Должно быть, гордость не позволила Салли позвонить родителям и попросить их о помощи, даже когда новоявленный супруг начал ее избивать. Санни было всего три, а Хизер была еще младенцем, когда отец пристрелил мать, а затем застрелился сам. Тёрнеры практически в один момент узнали, что их дочь мертва и что у них есть две внучки, теперь нуждавшиеся в заботе.

А всего за месяц до этого они, к своему горю, узнали, что у Изабель рак печени.