О чём молчит Ласточка

На сцену под завершающий симфонию плач одинокой скрипки вышел хрупкий красивый юноша, грациозной походкой приблизился к микрофону, глубоко вдохнул. А когда музыка замолкла окончательно, он запел. В полной тишине зазвучал сдавленный, надломленный голос.

Будто впав в прострацию, Володя смотрел прямо перед собой, но не видел ни сцены, ни происходящего на ней. Он видел Юру — юного счастливого Юру, сидящего на детской карусели среди белого пуха одуванчиковой поляны. Увидел, как пушинки кружат в воздухе, попадают ему в рот — он плюётся и смеётся, машет Володе рукой.

Дирижёр на сцене слегка повёл палочкой в воздухе, голос солиста окреп и усилился.

А в голове Володя увидел своё отражение в зеркале — совсем юное лицо, очки в роговой оправе, отчаяние в глазах, кривящиеся от злости губы. Желание ударить по этому лицу, разбить к чертям зеркало, только бы избавиться от монстра внутри себя — того, что так настырно подбрасывал в Володино сознание грязные и плохие видения.

А следующим кадром — руки над парящим котлом. Запотевшие стёкла очков — ничего не видно перед собой, только жар, только приятная, отрезвляющая и одновременно пьянящая, боль в руках.

«Перестань, что ты делаешь? — Юрины руки — изящные пальцы пианиста, гладящие его мокрые покрасневшие ладони. — Зачем? За что ты так с собой?»

И ещё один образ по нервам — Юрины колени. Они такие холодные, Володя отогревает их своим дыханием, целует украдкой и улыбается, чувствуя, как Юра вздрагивает от его прикосновений.

«Ты — самый лучший, ты — самый хороший человек. Это я плохой, это я виноват, не ты…» — шепчет он.

На сцене дирижёр взмахнул рукой, слегка скрестив пальцы. Пианист заиграл незамысловатую мелодию, но Володя услышал плеск речной воды.

В вечерних сумерках горит Юрино лицо — отблесками пионерского костра. Беспросветная грусть в его глазах на контрасте с улыбкой на губах — тоже грустной, но такой родной.

«Пусть хотя бы так улыбается, пусть просто улыбается всегда».

Но тут же в этих глазах появляются слёзы. Солнце окончательно закатывается за горизонт, по плечам ночным холодом бегут мурашки.

«Что бы ни случилось, не потеряйте себя», — дрожащим голосом Юры звучат строчки, записанные в тетради. Володя смотрит на него — Юра плачет, и сердце сжимается оттого, что они сейчас и здесь прощаются. А собственный внутренний голос повторяет: «Навсегда, мы прощаемся навсегда».

Солист тянул низкую ноту, её подхватил хор, не перебивая ведущий голос, а наполняя его силой. Они пели на неизвестном Володе языке, он не понимал слов, но это было и не нужно — он знал, о чём поёт этот тонкий нежный голос.

В памяти вспыхивают лица — одно за одним. Нахмуренный лоб отца, волнение в глазах мамы, её дрожащие губы.

«Не переживай, мы во всём разберёмся», — неуверенный мягкий голос.

И ещё одно лицо — деланно вежливое, сразу вызывающее подозрения и желание спрятать взгляд.

«Расскажи, что тебя беспокоит?»

Липкий страх, неуверенность, стыд. Слова, которые нужно сказать, застревают в горле, их приходится давить из себя:

«Я болен… Я хочу вылечиться от этого…»

«Так от чего? У меня широкий профиль, я работаю с разными расстройствами».

«Я испытываю тягу… кхм… сексуальное влечение к мужчинам».

Дирижёр резко взмахнул рукой.

Смычки легли на струны — заплакали сразу несколько скрипок, загудели виолончели. Солист и хор присоединились к оркестру.

«Ты должен долго и внимательно рассматривать эти фотографии, ищи, что тебе в них нравится, не думай ни о чём, кроме этих женщин, и постарайся получить удовольствие».

Володя принимает из рук врача стопку фотографий, опасливо переворачивает верхнюю, видит обнажённую женщину. Красивая обложка, гнилое содержание, будто червивое яблоко. Володе кажется, что в его ладонях копошатся личинки, хочется отбросить эти фотографии, но нельзя.

И тут же перед глазами снова возникает Юрино лицо — неуверенный взгляд, живой интерес в глазах.

«Знаешь, я у отца в запрещённом журнале как-то видел, что женщин… Знаешь, их можно не только как обычно, а ещё по-другому… Ну, Володь, я же у тебя как у друга спрашиваю, мне же просто любопытно…»

Вступили духовые — резко и внезапно прокатились по залу шквалом эмоций так, что зашлось сердце. Солист взял высокую ноту, хор усилил её, а на Володю обрушилось самое мерзкое воспоминание, которое он долгие годы пытался похоронить глубоко внутри.

«У меня ничего не получается».

Врач смотрит на него, нахмурившись, задумчиво чешет подбородок.

«Значит, пойдём на крайние меры».

Володя согласен на всё.

Врач раскладывает перед ним снимки обнажённых мужчин. Володя отводит взгляд.

«Смотри!» — приказывает врач.

Володя смотрит и ощущает, как закатывают рукав рубашки. В нос бьёт запах спирта, тонкая игла входит под кожу.

«Сейчас будет тошнить. Продолжай смотреть», — говорит врач и ставит перед Володей эмалированный таз.

Володя смотрит. Изящный изгиб бицепса, впадина под ключицей, сильная шея, щетина на подбородке, уложенные светлые волосы. Модель. Володе нравится тело, но не нравится лицо. Он отводит взгляд — ему не хочется смотреть. Он чувствует, как его начинает мутить.