О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного

Каково же ее ритмико-идеологическое происхождение? Мы полагаем, что искать его следует не в фольклорно-музыкальной, а в подражающей ей и остраняющей ее литературно-политической традиции, актуальной для ее создателей. Установление источника (или, точнее, прообраза) этой песни, как мы постараемся показать, позволит лучше понять символическую функцию образа Федьки Басманова (в иконическом словесном портрете Карамзина — юноша, «прекрасный лицом, гнусный душою, без коего Иоанн не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в убийствах»[742]) и связанную с ним историософскую иронию фильма, прячущуюся под его псевдонародной стилистической «личиной», как барсовы глаза Федьки под мёртвой машкерой[743].

«Vox Russiae»

Начнем с современного военно-политического плана, в котором формируется образный и мелодической строй песни Басманова. Примечательно, что плясовой рефрен к последней был частично использован поэтом Александром Прокофьевым в написанной для Ленинградского фронта агитационной песне «Ой, жги, говори, договаривай!»[744]:

Гитлер бегал, как лиса,
Выл бандит на голоса…
Ой, жги, говори, договаривай!

Он крутился, как юла,

Дескать, вот его дела,
Ой, жги, говори, договаривай! <…>

Что просто, лежа на боку,

Наци пьянствуют в Баку!
Ой, жги, говори, договаривай!

Что им на самый Арарат

Подносят в чашках шоколад!
Ой, жги, говори, договаривай!
Договаривай, смотри, договаривай, смотри…
Ой, жги, говори, да не так уж ври[745].

В то же время приведенный текст, хотя и связывает в своем припеве русскую удалую песню с насмешкой над смертельным врагом, имеет мало общего с содержанием и ритмом антибоярской песни Басманова в целом.

Ближайшим источником или, точнее, толчком к созданию последней послужило, по всей видимости, раннее стихотворение самого Владимира Луговского «Смутная — походная» (1927), напечатанное в его «разбойничьем» сборнике «Мускул» в 1929 году:

Рейтарщик барином
          На кол посажен,
Из пана месиво,
          Из князя месиво…
Старухам весело
          И бабам весело.
Побитых за ноги
          Да в прорубь за плечи,
Иди обманывать,
          Иди обхарчивать.
Ой, жги, жги,
          Говори, говори,
Приговаривай,
          Топорами доколачивай

![746]

Между тем Луговской в этом эстетизирующем народное насилие тексте[747], скорее всего, отталкивался от произведения, которое он (а возможно, и его заказчик) знал с юности. Мы имеем в виду сатирическую «русскую марсельезу», опубликованную (сочиненную?) издателем умеренно правой «Смоленской газеты», историком (учеником В. О. Ключевского) и краеведом Иваном Ивановичем Орловским (1869–1909) «по поводу разгромов помещичьих усадеб крестьянами» в 1905–1906 годы[748]. Как мы полагаем, этот текст, перепечатанный впоследствии в биографии Орловского поэтом и «летописцем русской культуры» А. В. Жиркевичем (1853–1927; псевдоним А. Нивин)[749], оказался не только стимулом к созданию стихотворения Луговского 1927 года (известно, что сразу после революции, не закончив Московский университет, поэт уехал в Смоленск с полевым контролем Западного фронта и подхватил там тиф[750]). Он стал и ритмическим, тематическим и идеологическим «ключом» песни Басманова, созданной Луговским по замыслу Эйзенштейна (стоит заметить, что творческая карьера последнего также начиналась в Смоленске)[751]. Вот ее текст в сопоставлении с басмановской «арией»: