О чем молчит ветер

— Я бы сказала, эпично. И наверняка надеялся на то, что о нем фильм снимут, не ты, так кто-то другой. Поэтому написал предсмертную записку на стене. И красной краской, как кровью, сочащейся из его раненого сердца… — Старуха смачно сплюнула в пепельницу. — Позер. Пустышка. Проклятый извращуга.

И это изрыгала из себя женщина, которой якобы нет дела до смерти Печерского!

— Я поражаюсь тому, что он решился на поступок, — не останавливалась Эмма. Она возвращалась в гневливое состояние, а значит, алкоголь не являлся его причиной. — Пашка же слабаком был. Трусом. Такие обычно на самоубийство не решаются.

— Разве лишение себя жизни — это проявление силы?

— По-разному. Если ты набрал кредитов для игры в казино, имея троих детей, и не знаешь, как расплатиться, то борись до конца, а не вешайся. А за идею можно и пострадать. Знала я пару человек, которые отдали за нее жизнь. Один погиб, голодая. Второй устроил акт самосожжения. Для такого нужна смелость.

— Или хороший психиатр, — пробормотала Райка.

Эмма Власовна принялась за бутерброд. Ела, как все старики, не очень аккуратно, и Райка подала ей салфетку.

— Спасибо. — Она утерлась, но на носу, который якобы растет до самой старости, остался мед. Указывать на это Рая не стала. Бабуля все равно испачкает его еще раз. — Ты когда в Москву возвращаться собираешься?

— Я вам уже надоела? Если так, то могу съехать сегодня же. Мне немного денег упало, так что…

— Нет, мне с тобой хорошо. И не потому, что ты посуду мне моешь и кормишь Яшку.

— Вам спокойнее, когда есть кто-то рядом?

— Не без этого. Давно собиралась завести приживалку. А до этого паренька угодливого. Чтоб не только помогал, но и глаз радовал. Но все раздражали меня. А ты нет. Оставайся, живи. Буду кормить, поить, еще и на расходы давать.

— Пока останусь, но ненадолго.

— А если я тебе пообещаю завещание оставить?

— Эмма Власовна, у меня папа крупный бизнесмен. У мамы несколько салонов красоты в Казани. Брат тоже человек успешный. И если они меня не привязали к себе деньгами, то вы подавно не сможете.

— А я сразу поняла, что ты сильная. Этим и понравилась.

— Нет, сначала вы меня спутали с Покахонтос.

— Пьяная была, — без всякого смущения проговорила старуха. — Мне больше двух тридцатиграммовых стопочек нельзя. А тогда я шарахнула два по пятьдесят. Кстати, о коньяке. А не выпить ли нам сегодня?

— Можно. Съездить в город, купить коньяк?

— Я против бытового пьянства. Поедем в «Рандеву», посидим там, заодно еды с собой возьмем.

Она поднялась с кресла и направилась к себе.

— Эмма Власовна, совет дадите?

Старушка остановилась, оперлась сухонькой ручкой о косяк.

— Если по работе, то нет. Я ни черта не понимаю в этих ваших Ютубах.

— А в отношениях?

— Я трижды разведенная бездетная старуха. Сама-то как думаешь?

— Ладно, тогда проехали.

— Нет уж, говори. Заинтересовала ты меня, девочка. Ты ж девочка?

— А есть сомнения?

— Ой, сейчас не поймешь, кто есть кто. Парни письки отрезают, девки пришивают, а кто-то себя бесполым считает. В мои времена все было традиционно: натуралы, геи, лесбиянки. Потом трансы появились, но они просто губы красили да в лифчики поролон совали. Знавала я одного, руководящую должность в министерстве культуры занимал. В партии состоял, имел образцово-показательную семью. А сам под брюки чулочки поддевал. С подвязками. За них его и с поста, и из партии погнали. Кто-то подглядел, как переодевается, настучал… — Она резко замолчала. — Опять я заболталась. Ты меня останавливай, а то я до вечера буду рассказывать истории из своей бурной молодости.

— Мне нравится Николай Грачев. Я ему, похоже, тоже. Но он, как вы отметили, верный, и я не знаю, что делать.

— Борись! — не раздумывая, ответила Эмма Власовна.

— А вы за Ильича не стали.

— Мы старые были уже. Ему под полтинник, мне уже за. Будь мне тридцать пять…

— Мне двадцать шесть.

— Тем более. Будь мне столько, сколько тебе, а Ильичу тридцать… Кольке столько вроде бы?

— Я не знаю, но примерно.

— Так вот я бы костьми легла, чтобы его отбить. Но если б не получилось, я бы приняла поражение достойно. Потому что его жена была идеальной. А Колькина дура неблагодарная. Но я тебе уже говорила об этом. Променять такого парня на фитюльку…

— Я нашла Наталью Грачеву в соцсетях. Она красивая.

— Ничего особенного. Мясистая, патлатая. Ты интереснее. Хоть и похожа на корейского пацанчика из подростковой группы.

— Вы мне льстите. Они слишком хороши.

— Да, ты пострашнее. Но в нас, дурнушках, много изюма. Кольке твоя внешность нравится?

— Говорит, что от меня глаз не оторвать.

— Влюбился, — хихикнула старушка, и глаза ее загорелись. — Грачевы на комплименты скупы.

— Но что мне делать? Вы говорите «бороться». А я не знаю как. Не в штаны же ему лезть?

— Нет, это только отпугнет. Оставайся собой (а ты не шлюха), будь интересной, немного загадочной, внимательной и терпеливой.

— А может, вы скажете Ильичу о том, что видели Наташу с Леонидом?

— Повторяю: я в жизнь Грачевых не лезу и тебе не советую. Мы подумаем, как тебе действовать. Быть может, этим вечером, за стопочкой французского коньячка.

— Вы спать?

— Да, подремлю.