О чем мы солгали

Кто-то попытался зайти к нам, но Роуз подперла дверь ногой и громогласно объявила:

– Извините, здесь занято, большое спасибо. Рядом, должно быть, свободно. – Она мне подмигнула, и я рассмеялась.

В то утро она сказала много правильных вещей, успокоила меня и подбодрила.

– Дорогая, послушай меня, – сказала она. – Я знаю, тебе сейчас все представляется в мрачном свете, но в один прекрасный день ты станешь замечательной мамой, поверь мне. Ты все еще очень молода. Вот увидишь, через год или два ты иначе будешь смотреть на вещи.

Из уст других людей это прозвучало бы банально, думаю, так оно и было, но тем не менее ее слова мне помогли, ведь она говорила от чистого сердца, и когда такие слова произносит кто-то вроде Роуз, все выглядит не совсем безнадежно.

После этого дня, если мне доводилось пройти мимо нее в отделении, столкнуться с ней в столовой, чайной комнате или где-то еще, она старалась остановить меня и расспросить о моем состоянии или просто положить мне на плечо руку. Было мило с ее стороны оказывать мне поддержку – это не меняло моего отношения к ситуации в целом, но я не чувствовала себя такой одинокой.

И потом произошло что-то совершенно неожиданное, что укрепило нашу дружбу или связь – называйте, как хотите – еще больше. Поскольку я привыкла везде высматривать ее, отмечая те дни, когда ее дежурство совпадало с моим, то через несколько месяцев после моего возвращения в детское отделение я не могла не заметить в ней перемену. Роуз, которая всегда очень следила за собой – красиво подстриженные и окрашенные волосы, приятный макияж, элегантная одежда, – вдруг полностью себя запустила. Она стала приходить на работу в помятых вещах, осунулась, выглядела нездоровой, на лице от усталости пролегли морщины, словно она не спала уже много дней. Определено что-то было не так, но я стеснялась поинтересоваться у нее – это, как мне кажется, было бы бестактно.

Через пару недель я столкнулась с ней в женском туалете. Я мыла руки, когда Роуз вышла из кабинки с покрасневшими, влажными, как после слез, глазами.

– О, – сказала я, не в силах промолчать. – Роуз, все в порядке?

Она направилась к раковине, словно меня не слышала, и замерла там, уставившись за льющуюся из крана воду. Я не знала, что делать. Спустя какое-то время я дотронулась до ее руки.

– Роуз? Что-нибудь произошло? Я могу помочь?

Она подняла голову и посмотрела так, словно раньше меня не заметила.

– А, – сказала она, – Бет, я… нет, нет, я в порядке. – И вдруг разрыдалась.

– Роуз, что случилось? – спросила я.

Она отмахнулась.

– Нет, нет, пожалуйста, не пытайся быть доброй. Пожалуйста, я этого не вынесу. – Она вытащила бумажное полотенце из диспенсера и приложила его к лицу, потом усмехнулась сквозь слезы. – Странно, никак не могу остановиться, все плачу. Ох, Бет, пожалуйста, не обращай на меня внимания, ты очень любезна. Просто, мне не с кем поговорить, совсем не с кем.

– Но я была уверена, что у вас много друзей, – удивилась я.

– Да, конечно, – согласилась она удрученно. – Мне очень повезло. – И вдруг прошептала: – Мне очень стыдно.

– Вы можете поговорить со мной, – уговаривала ее я. – Я никому не скажу.

После этих слов она потеряла присутствие духа и расплакалась так сильно, словно ее сердце было разбито.

– Бет, это так отвратительно!

Поддавшись порыву, я обняла ее, как когда-то она меня много недель назад.

– Что мне делать? – сказала она. – Что, ради всего святого, мне делать?

И потом она призналась мне, что такого ужасного произошло – Оливер рассказал о связи с одной из студенток в университете.

– Ей девятнадцать, – сказала Роуз. – Девятнадцать!

По словам Оливера, все как-то само получилось и потом просто вышло из-под контроля, что он пытался покончить с этим, но девушка помешалась на нем. Оливер говорит, девушка психически нестабильна, он не понимал, насколько легко ее можно ранить… он просит прощения… и… – Роуз вновь безутешно разрыдалась, не в силах продолжать говорить.

– Ох, – прошептала я, – о, Роуз, мне так жаль.

– Все это низко, – всхлипывая, проговорила она, – унизительно. Как он мог так с нами поступить, Бет? Со мной и Эмили? Как он мог?

Думаю, она не хотела рассказывать мне так много. Но как плотину прорвало: такое облегчение от возможности довериться кому-нибудь. Роуз сказала, что не перенесет, если кому-нибудь из ее друзей или семьи станет об всем известно, да и мне-то она открылась, как мне кажется, только по причине того, что я была слишком далека от ее жизни. Мне всегда говорили, что я умею слушать, возможно, Роуз чувствовала себя в безопасности, вываливая все это на меня. В конце концов она перестала плакать.

– Мне пора, – сказала она. – Пациент может прийти в любую минуту. – Она сделала глубокий вдох и вытерла глаза, но вид у нее был такой безутешный, такой подавленный.

– Как вы… ты отнесешься к тому, чтоб завтра попить кофе со мной? – спросила я. – Где-нибудь в любом месте в городе, подальше от госпиталя.