О чем они мечтали

— И не то и не другое. Просто считаю, что если бросать, то уж бросать как следует. На вечере я сделал уступку тебе… ну и хватит, а то ведь так никогда не бросишь. Ты же готов потчевать меня хоть каждый день.

Жихарев поставил рюмку на стол.

— Чудно! — с сомнением проворчал он. — Мне все это непонятно. Зачем же я в таком случае брал эту бутылку? Зачем раскупоривал ее? Знал бы, не раскупоривал, можно было бы в буфет вернуть… А теперь — куда ее? Мне ведь показалось, что на вечере ты стеснялся Александра Степановича… ну вот и припас. Думаю, придет Алеша, мы вдвоем дербалызнем без всяких оглядок и стеснений. А выходит, мне одному бороться с этим зеленым, нет, не зеленым, а коричневым змием? А ведь он, коричневый змий-то, ничуть не слабей зеленого, и даже градусов на десять посильней. Нехорошо, Алеша, оставлять товарища один ра один с таким страшным чудовищем.

— Георгий! — серьезным тоном проговорил Ершов. — Не трать красноречия, бесполезно. У меня правило: сказал — отрезал.

Он снял свои мокрые туфли, поставил их возле гардероба, затем разделся и лег в кровать, прихватив со стола книгу, подаренную Стебаловым.

Жихарев неотрывно следил за ним и, когда он улегся, тяжело вздохнул.

— Чего ты спешишь? — сказал он. — Боишься — не выспишься? Завтра же, то есть сегодня, — воскресенье. Будем дрыхнуть хоть до вечера.

— Ты забыл, что я собираюсь в Даниловку. Так что спать не буду.

— За семьей все-таки едешь?

— Да.

— Значит, ты всерьез? А как же мне? Куда прикажешь?

— Потеснимся, — миролюбиво ответил Ершов.

— Нет! Тесниться — не резон. Ну да ладно. Устроюсь где-нибудь, а к осени, может, комнатенку или квартиренку отхлопочу… Будем друг к другу в гости ходить… как порядочные жители! Но к своей благоверной не вернусь. Ни за какие коврижки!

Ершов промолчал, уткнувшись в книгу. Жихарев снова вздохнул.

— А может, и дружбе нашей конец? Может, и в гости ко мне не захочешь?

— А разве дружить можно, только живя в одной комнате или в одной квартире? — возразил Ершов. — Ты пойми, не могу же я тут все время по-холостяцки. Кроме того, и Наташе очень хочется в город.

— Да, я понимаю! — с оттенком обиды протянул Жихарев. — Пеший конному не товарищ. Ты человек семейный, а я соломенный холостяк… вольный казак… по-твоему. Ладно! — Жихарев решительно выпрямился, сидя за столом, будто собирался что-то невозможное совершить или сказать: — Будем сражаться в одиночку!

И залпом опрокинул одну за одной обе рюмки. Затем очистил апельсин, разломил его пополам и одну половинку подал Ершову, а от другой отделил дольку и кинул себе в рот. Ершов принял апельсин и не спеша съел его.

В номере было тихо. С улицы доносился шум дворницкой метлы. В открытое окно тянуло влажной прохладой, продирался сквозь шторы рассвет. Жихарев опять налил себе обе рюмки и опять выпил их подряд, молча, в настороженной тишине, и, не закусывая, быстро зашагал взад-вперед. Сделав несколько концов от стола до порога и обратно, остановился против невозмутимо лежавшего Ершова, многозначительно сообщил:

— Пить, конечно, можно и одному. Говорят, англичане если спиваются, то преимущественно в одиночку. Запрется такой гиблый субъект — и глушит перед зеркалом свою эту, как ее… виски… Ну и аллах с тобой! Я тоже могу и один. Впрочем, почему один? Хочешь, сейчас позвоню некоторым, скажем Лисовскому, и через полчаса здесь будет целый колхоз. Есть, брат, у меня друзья-товарищи, не тебе чета. Но ты не пугайся… не позову. Никто мне сегодня не нужен.

Один, как перст, пред бурей
Жизни я стою… —

продекламировал Жихарев. — Лисовский и прочие тоже так себе… они сильны, если выпить. — Он опять кинулся к порогу, вернулся, стал у кровати Ершова и неожиданно вскрикнул: — Чего ты лежишь этак? Неужели не видишь, не чувствуешь, что тяжело человеку от одиночества? Я русский, славянин… а не англосакс какой-нибудь! Мне страшно становится мое одиночество!

Что-то больное, надрывно-искреннее почудилось в его почти истеричном выкрике, и Ершов приподнялся, сел на кровати, прислонившись спиной к стене, и вытянул свои длинные худощавые голые ноги, поставив могучие босые ступни на пол. Подложив под спину подушку, внимательно вгляделся в Жихарева, растерянно пробормотал:

— Почему ты одинокий? Одинокому — нехорошо. Одиноким не надо быть.