О чем они мечтали

Больше он ничего не сказал, и до самой гостиницы они шли молча. Войдя в номер, Жихарев включил свет, достал из гардероба бутылку коньяка, штопором коричневого карманного ножика откупорил ее и поставил на стол, на котором уже стояли две рюмки и ваза с конфетами и двумя крупными апельсинами.

— Давай попрощаемся с разгульной жизнью да заодно и с юностью, — грустно сказал он, садясь к столу. — Впрочем, с юностью тебе прощаться рановато. Что касается моей, то она, увы, пролетела! Как это у Кольцова:

Соловьем залетным
Юность пролетела…

Между прочим, у греков, разумеется у древних, до тридцати лет мужчина считался юношей, а мне уже около этого. И выходит, что мне пора и с юностью прощаться… Итак, прощай и юность и жизнь разгульная! А потом завяжем узелки, и ни капли в рот аква вите. Работа и еще раз работа! Иначе в самом деле мы с тобой не выбьемся в люди. Помнишь у Брюсова:

Еще я долго поброжу
По бороздам земного луга,
Еще не скоро отрешу
Вола усталого от плуга.
Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, и ты работай.

Насчет труда в нашем поэтическом деле хорошо сказано, — пояснил Жихарев:

Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!

Вообще Валерий Яковлевич — сильный поэт и неглупый был человек. — Жихарев раздумчиво продолжал: — О труде у него еще есть стихотворение, которое я знал наизусть. Выступал с ним на школьном вечере. Хочешь, прочту? Может, ты его знаешь? Оно называется «Труд».

— Такого не помню, — сказал Ершов.

— А вообще Брюсова читал?

— Читал кое-что.

— Ну и как?

— Не все нравится. Иногда как-то слишком сложно, будто не по-русски… и с какой-то чудно́й философией. И чаще он пишет как сторонний зритель, а не как участник жизни.

— Остановись, Алеша, перехватил! Мы с тобой не доросли до того, чтобы судить и критиковать Брюсова. Ты вот послушай. Такое же дай бог любому из современных поэтов написать.

В мире слов разнообразных,
Что блестят, горят и жгут, —
Золотых, стальных, алмазных, —
Нет священней слова «труд».
Троглодит стал человеком
В тот заветный день, когда
Он сошник повел к просекам,
Начиная круг труда.
Все, что пьем мы полной чашей, —

Жихарев широким жестом показал на стол, —

В прошлом создано трудом;
Все довольство жизни нашей, —

взмах руки на диван, на гардероб и стены, затем размашистый жест на стол с коньяком, рюмками, апельсинами, —

Все, чем красен каждый дом…

Тут я немного забыл… Дальше как?..

Все искусства, знанья, книги —
Воплощенные труды!
В каждом шаге, в каждом миге
Ясно видны их следы.

Жихарев остановился, потер лоб ладонью.

— Ах, черт возьми! Забыл! В восьмом классе еще читал. — Он взял рюмку в правую руку. — Так что, как видишь, я не только эротические стихи люблю… А ты, похоже, Блока лучше знаешь, чем Брюсова.

— Обоих плохо знаю, — несколько раздраженно произнес Ершов, разбирая свою кровать.

— Но Блока-то наизусть.

— Довелось как-то прочесть… стихотворение понравилось… оно против нашего мужского зверства. Ну и запомнил. С одного раза.

— У тебя замечательная память, Алеша, — не без зависти сказал Жихарев.

— Не жалуюсь. Три-четыре раза прочесть — даже пять-шесть страниц прозы слово в слово запоминаю.

— А ты не хвастаешься?

— А зачем хвастаться? И что тут особенного? Каждый так может, если внимательно и не спеша прочтет.

— Нет, не каждый, — возразил Жихарев. — Сильная память — признак гениальности.

— До сих пор я был талантлив, сегодня второй раз ты производишь меня в гении, — насмешливо сказал Ершов. — Что это значит, Георгий?

— Это значит, что только сегодня я могу высказать всю правду… по ряду причин именно только сегодня… Да ты прибирайся поскорее и садись, я же жду тебя, — с досадой добавил Жихарев. — Чего ты копаешься?

— А ты не жди.

— То есть как не жди?

— А так! С юностью прощаться, ты сам сказал, мне еще рановато. До тридцати-то лет эвон сколько!

— А с разгульной жизнью?

— Вчера простился… и навсегда… без всяких отступлений и послаблений.

— Не верю, — повышенным тоном произнес Жихарев. — Тут что-то не то.

— Верить или не верить — это твое право.

— Или ты обладаешь действительно твердокаменным характером, или так враждебно настроен против меня, что не хочешь и не можешь не только пить со мной, но и сидеть за одним столом.