О чем они мечтали

Тротуар был мокр от дождя, а в выемках между мостовой и тротуаром хлопотливо и деловито побулькивали ручейки остатней воды, еще не успевшей схлынуть в водосточные трубы. Улица выглядела пустынной, нежилой, мокрая, она была похожа на тусклое зеркало, в котором слабо маячили перевернутые вниз крышами дома с темными окнами. И от этой пустынности было грустно. Но вдруг где-то кукарекнул молодой петушок — и раз и два, и Ершову сразу стало уютней, и грустное настроение начало понемногу таять. В центре города — петух! Днем никогда он не видел и не слыхал тут ни петухов, ни кур. Петушиный голосок этот как-то вроде одомашнил все вокруг — и высокие кирпичные здания не выглядели уже такими мрачными и нежилыми. «В конце концов, это же город, в котором мне придется долго жить. Надо мне привыкать к нему».

2

Возле трехэтажного здания банка Ершову встретились Жихарев, Варя и Ольга Орлова.

— А-а! Вот он где, пропавшая душа на костылях! — громко, на всю улицу, закричал Жихарев, державший под руки обеих девушек.

Ольга тотчас отделилась от Жихарева и стремительно, словно на крыльях, будто не касаясь земли своими маленькими желтыми туфельками на низком каблуке, понеслась на Ершова, выбросив руки вперед. «Да ведь она же на мою Наташку похожа! — вдруг подумал Ершов. — Только Наташка постарше и у нее теперь уже редки подобные вспышки… Но это и понятно: она мать, а эта совсем еще девчонка… наверно, и двадцати нет».

— Алеша, где вы были? — обрадованно и в то же время как-то встревоженно спросила Ольга. — А мы вас искали.

— Где был, там нет! — шутливо ответил Ершов.

Подошли Жихарев с Варей. Жихарев сказал:

— Все сердишься на меня…

— Почему и за что я могу сердиться?

— Но пить-то не стал и с вечера сбежал.

— И совсем не сбежал… нужно было, вот и ушел.

— Ну ладно, после обжуем эту тему, — миролюбиво проговорил Жихарев. — Поворачивай оглобли, проводим девушек.

— Давай проводим, — охотно согласился Ершов.

Ольга взяла его под руку. Жихарев с Варей перешли на тротуар и двинулись впереди. От Ольги веяло приятным теплом, лицо ее (заметно было даже при свете фонаря) пылало румянцем.

— Что у вас за сверток? — спросила она.

— Книга, — ответил Ершов.

— Какая?

— «Маркс и Энгельс об искусстве и литературе».

— О, вы читаете такие серьезные книги!..

— А почему бы мне их не читать?

— Извините, вопрос, конечно, странный: я сегодня тоже «на взводе», как говорят наши студенты, — поспешила она объяснить свое состояние. — Вам не дико?

— Не дико, но немного того… непонятно.

Ершов как бы пришел в себя от своих одиноких раздумий и веселыми глазами оглянулся вокруг. Ночь была удивительно тихая, теплая, воздух влажный и чистый, с запахами тополевого листа и цветущей липы. Небо совсем прояснилось, неожиданно погасли фонари, стали видны звезды… Наступал рассвет. Вероятно, время двигалось к двум часам после полуночи. «Ах, как хорошо, как чудесно жить на свете!» — подумал вдруг Ершов, сам не ведая почему. Просто на него вроде бы беспричинно снизошло ощущение полноты сил, здоровья. Такой подъем душевный всегда у него был предвестником вдохновения, когда стихи начинали плавно и вольно литься строка за строкой.

— Почему же непонятно? — все более оживляясь, спросила Ольга.

— Хотя бы потому, — смеясь, ответил Ершов, — что девушка, которая дает советы молодым людям остерегаться зеленого змия, не должна была бы сама…

Ольга быстро перебила его:

— Вы до сих пор помните мои наставления?

— Не только помню, но и следую им, — полусерьезно-полушутя сказал Ершов. — Сегодня вы могли убедиться.

— Да, верно! Вы не пили. Но потом ушли куда-то. Может, в другом месте… впрочем, вы, кажется, совершенно трезвы. Просто удивительно! Получается, что мне надо с вас пример брать, а не вам с меня!

— Но почему же удивительно? — возразил Ершов.

— Потому что удивительно… Я ведь следила за вами и кое-что знала… Неважно вы вели себя в последнее время… неважно! И я так боялась за вас.

— Знаю, что вы боялись и следили, — сказал Ершов.

— Откуда же вы знаете?

— Интуиция!

— Ну и что же вам подсказывала ваша интуиция? — ребячливо спросила Ольга.

— Что за мной следит одна добрая душа… девичья душа… и даже активные меры принимает по спасению молодого, неопытного поэта, одной ногой уже ступившего в болото богемы.

— Батюшки! — воскликнула Ольга. — Неужели он вам рассказал?

— Да, рассказал… и не более как с полчаса назад.

— Александр Степанович?

— Конечно. Кто же еще? Или, может быть, вы кому-нибудь и другому жаловались?

— Нет, нет, больше никому! — поспешно и как-то испуганно проговорила она. — Ах, как нехорошо получилось! Я же просила не говорить. Теперь вы возненавидите меня.

Ершов посерьезнел.

— Наоборот, — суховато сказал он. — Я благодарен. Ведь вы же из высоких и добрых побуждений… так сказать, движимая заботой о молодом человеке, который во цвете лет может погибнуть.

— Благодарны, а сами иронизируете, — упавшим голосом заметила Ольга.

— Нисколько.

— Тогда вы просто злитесь на меня.

— Если бы я умел злиться! — грустно сказал Ершов. — Нет, я не злюсь. Но если сказать правду, то и удовольствия не испытываю… и будь вы не девушка…

— Побили бы меня?