О чем они мечтали

Сад зеленый, сад густой,
Не шуми своей листвой,
Не рассказывай сельчанам,
Как я летнею порой,
От любви и счастья пьяный,
Прихожу в избу с зарей.
Это знают лишь тропинки
Да помятые травинки.
Но за них не беспокоюсь,
Хоть и мокрый я по пояс.
Не шуми лишь ты, мой сад,
Не расстраивай девчат.

Оно написано еще до женитьбы, когда ухаживал за Наташей. Слабо, очень слабо. Впрочем, до службы в армии он больше читал, и читал запоем, по целым ночам. Жил в своей избе один, никто ему не мешал, и он никому. Бывало, поспит часа два-три — и за стол. Сколько тогда перечитал книг! Кажется, чуть не всю библиотеку. А библиотека в Даниловке была довольно богатая. По количеству и разнообразию своего фонда она могла соперничать с библиотеками уездных и губернских городов. В ней были старинные фолианты по философии, истории и другим наукам, тома русских и зарубежных классиков, в большинстве в прекрасных кожаных переплетах. Все эти богатства умственного труда поколений лежали в шкафах помещика Шевлягина втуне, никому из простых людей не доступные, никем другим не читаемые.

А по зиме восемнадцатого года все книги вместе со шкафами были конфискованы и из них создана волостная библиотека (Даниловка в то время была волостным селом).

Чтение классиков, в особенности Пушкина, Лермонтова, Некрасова, и пробудило в подростке Алеше поэтическое чувство и желание самому складывать слова в звучные, певучие строки. Но по-настоящему сочинением стихов он увлекся уже на военной службе.

Случилось так: враги убили одного красноармейца, с которым Ершов дружил. Гибель хорошего товарища, друга произвела на него сильное впечатление, и рука Ершова потянулась к перу. За ночь было написано стихотворение «Молчание».

Лежал он, большой и строгий, в веселых цветах, как в раме.
Спокойно смотрело в небо простое его лицо,
Свисали над ним знамена одетыми в креп краями,
Недвижно, безмолвно стыли у гроба ряды бойцов.
Им тяжко и горько, высоким, суроволицым,
С товарищем расставаться, в прощальном стоять строю.
В безлунную ночь враги перешли границу,
Безумная, злая пуля сразила его в бою.
Сверкают штыки на солнце, и шашки пылают грозно.
Оратор смахнул слезинку, прошли журавли на юг.
Он честно стоял на страже заводов, полей колхозных
И, как подобает сыну, за Родину пал свою.
И траурный марш ударил стремительно и напевно,
И лица бойцов печальны, но плакать бойцам нельзя.
Вздыхает в знаменах ветер, и трубы рокочут гневно,
Тревожа большое горе, розданное по друзьям.
Затихли, замолкли трубы, и все мы стояли молча.
И с нами на карауле — военная тишина.
И все мы туда глядели, откуда, таясь по-волчьи,
Огнем и железом рухнуть готова на нас война.

Оно вылилось как бы из сердца и всему взводу понравилось. О стихотворении скоро узнал редактор дивизионной многотиражки, вызвал Ершова в редакцию.

— Да ты что, парень, скрываешься? Ты же поэт! — горячо говорил редактор, протягивая ему руку.