О чем они мечтали

— Я насчет сроков. Ну, как тут узнать? Помню, в ту войну с Германией мы ехали на фронт и думали, что к Новому году Берлин возьмем, а что получилось? Больше трех лет в окопах просидели, а до Берлина так и не добрались.

— То было время, теперь другое! — Зазнобин круто повернул руль, чтобы объехать выбоину. — Теперь обязательно доберемся… Только вопрос — когда. Вот мне и хотелось услышать хоть намеком.

— Думаю я, Иван Федосеич, откровенно говоря, не очень скоро. — Половнев покачал головой. — Смотри, сколь земли нашей он оттяпал… и еще, наверно, оттяпает. Обратно ее отбить не легко. Знаю я его, немца… жадный он и упрямый. Бывало, в ту войну, если отойдем, то после никак не вышибешь его с занятых им позиций.

— Это, конечно, так… и я немца знаю.

Снова установилось молчание. Зазнобин по-прежнему держал руки на руле, внимательно следя за дорогой, изредка посмаргивал носом.

— А ты зачем приезжал? — спросил он задумавшегося Половнева.

— За разъяснением, — ответил Половнев.

И подробно рассказал о беседе с секретарем, умолчав о том, что просился на фронт.

— Насчет молодежи законно осадил тебя Александр Егорыч, — сказал Зазнобин, усмехаясь. — На стариках далеко не уедешь. А боевой опыт молодежь в боях и получит, как мы с тобой когда-то. Тоже ведь молодыми воевали. Да и не только молодежь призывают. У меня одному слесарю более сорока, а его хотят взять. Мастер первой руки. Трактора, комбайны знает не хуже иного инженера. Без него наша мастерская, почитай, осиротеет. А военком одно: фронту мастера тоже требуются. Обойдетесь, говорит. Пожаловался я Александру Егорычу… Обещал попросить военкома. «Попросить»! Понимаешь? Так что вряд ли чего выйдет. Придется, похоже, самому старинку вспоминать, в мастерскую спускаться до самого аж верстака. Вот, друже, какие дела. Война! Да и у тебя, наверно, не одних молодых берут.

— Пока до тридцати лет включительно.

— Вот видишь. А это уже не зеленая молодежь — тридцать лет!

Опять помолчали.

— А все-таки жалко таких, как Вася мой, — грустновато вдруг сказал Половнев. — Двадцать три года… и жизни не видал и не почувствовал. Холостой еще…

Вынул трубку, набитую табаком еще в райкоме, закурил.

— Значит, ему немножко полегче, — спустя некоторое время рассудительно откликнулся Зазнобин. — Женатому тяжелей. Жинка, детишки, а у Васи их нет… стало быть, смелости у него будет побольше… Ну, а как там Галя? — видя, что Половнев совсем закручинился, спросил он, чтобы переменить разговор. — Слыхал я, помирилась она с Ильей.

— Да, кажись, помирилась. — Половнев пустил густую струю дыма в открытое окошко дверцы кабины. — Но что толку теперь!

— Как же что толку? — удивился Зазнобин. — Все ж таки… Илья парень славный. Работяга. Учиться собирался… Инженером со временем станет. Вернется — женится на Гале.

— Дай бог, — вздохнул Половнев. — Только ведь может и не вернуться. По сводкам судить — там такая заваруха… Гиблое дело! Эта война, брат, не то что царская или гражданская… теперь бьются и на земле, и в небесах…

— Это уж ты совсем не из той песни! — заметил Зазнобин. — Надо верить, что вернется.

— Да я верю, правильней сказать, хочу верить… но войны без крови и жертв не бывают, Иван Федосеич.

— Это правда, конечно, — согласился Зазнобин. — А как Пелагея? Небось все за Травушкина Андрея мечтает Галю выдать? Его, возможно, в армию не призовут…

— Как началась война, насчет замужества Гали молчит моя благоверная, — ответил Половнев. — И Травушкин — ни гугу. Сегодня поутру встретились мы с Аникеем на тропинке во ржи. Ну, думаю, сейчас со сватовством привяжется. Начал он было с того, что Андрея от призыва, наверно-де, освободят. А потом, гляжу, о войне заговорил. Русский он, мол, то есть Аникей, и душой болеет, как бы Гитлер Москву не взял.

— А ты и поверил, что он душой болеет?

— Кто его знает. Чужая душа — потемки.

— По-чудному говоришь. Как мужик в старину. По-моему, посматривать за Аникеем надо.

— Да ведь, помнишь, по весне товарищ Демин указание давал: нельзя, дескать, к Аникею со старой меркой подходить… колхозник он теперь… Согласен я с Александром Егорычем. Почти десять лет Аникей в колхозе.

— А пересолы — это что, по-твоему? Из любви к России? Сколько раз трактористы голодными оставались!

— Да ведь это дело какое-то темное. И мелкое. Может, они были по вине кухарки, пересолы те. Хочется мне думать, что повыветрился из Аникея кулацкий дух за десять лет.

— Ну что ж, думай, — угрюмо, недовольным тоном сказал Зазнобин. — Но все-таки послеживай за ним, послеживай.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Андрей Травушкин слабо верил в благополучный исход сватовства, затеянного матерью. «Напрасно я сказал ей, что Галя нравится мне. Хлопоты ее могут даже помешать. Самому надо объясниться…»

Он знал, что у него есть соперник — Илья Крутояров, и это тревожило его. Правда, в последний раз, когда Андрей был в Даниловке, мать заверила его, что Галя окончательно рассорилась с Ильей и тот из-за этого в Александровку перевелся, но все же…