О чем они мечтали

Андрей с напряженным вниманием слушал Дарского, который кое-что повторял из своего выступления на именинах Жихарева накануне войны. Этот худощавый литератор, своими впалыми щеками и высоким лбом с залысинами так похожий на Достоевского (для большего сходства недоставало ему только бороды), и тогда, на вечере Жихарева, понравился ему своей горячностью и оригинальностью мыслей, и теперь все, что он говорил, Андрею было созвучно.

Тоболин, повернувшись на стуле лицом к Дарскому, молча, спокойно наблюдал за ним, словно выжидал, когда он кончит. Но Дарский, казалось, завелся надолго. Он говорил горячо, убежденно, то и дело вспоминая факты из истории 1914—1918 годов. Приводил по памяти выдержки из решений Кинтальской конференции, лозунги большевистской партии о борьбе против империалистической войны, о превращении ее в гражданскую.

— Все, что вы говорите, Борис Дмитрич, абсолютно верно, — не утерпев, заявил Андрей.

— Наоборот, абсолютно неверно, — сурово, твердо сказал Тоболин. — Вы не понимаете главного, Борис Дмитрич, — обратился он к Дарскому, скользя взглядом мимо Андрея, хотя именно на его реплику возражал.

Дарский сразу умолк и остановился.

— То есть чего же главного я не понимаю? — стоя посреди комнаты, удивленно спросил он, нервически дернув своими узкими худыми плечами.

Тоболин медленно, негромко ответил:

— Того вы не понимаете, что сорок первый год — не четырнадцатый и не семнадцатый. Никакие воззвания в настоящее время уже не могут остановить войну. Поздно!

— Нет, главного не понимаете вы, дорогой Сергей Владимирович, — насмешливо перебил Дарский. — Ваши мысли вращаются в рамках и масштабах газетных передовиц. Но надо знать и понимать историю Германии! Гитлер всего восемь лет у власти…

— Беда в том, дорогой Борис Дмитрич, что фашизм и Гитлер не с неба упали. Идеи фашизма «выработаны», если можно так выразиться, именно самой историей Германии, деятельностью десятков, сотен политиканов, ученых, публицистов, военных, философов, литераторов… буржуазных, конечно… Фашизм и Гитлер — продукт мелкобуржуазной реакционной идеологии.

— Но Маркс, Энгельс, Либкнехт, Бебель! — опять вмешался Андрей, перебивая Тоболина.

— Они тоже выдвинуты историей немецкого народа, — сказал Тоболин. — Но это означает только одно: во всякой национальной культуре есть две — демократическая и реакционная. Надеюсь, это ленинское положение вам обоим известно. Известно должно быть и то, что эти две культуры развиваются не в мирном сожительстве, а в непримиримой борьбе, в борьбе же бывают и победы и поражения. На данном этапе демократическая культура в Германии потерпела поражение, как бывало и в нашей родной истории. Достаточно вспомнить столыпинщину и реакцию после пятого года. Но я о чем хочу сказать: идеология фашизма отнюдь не есть что-то новое в истории Германии. Столетиями мракобесы и реакционеры всех мастей и оттенков твердили немцам, что они самый лучший народ на земле, воспитывали в нем ненависть и презрение к другим народам, особенно к русскому. Да вот я сегодня случайно натолкнулся на статью в одном старом журнале.

Тоболин встал, взял со стеллажа книгу в старинном твердом переплете с кожаным корешком, развернул ее и, став рядом с Дарским, прочел: