О чем поет вереск (СИ)

Вернее, дремала Этайн. Благородный разворот плеч, высокая полная грудь, лунное серебро кожи… По черному сумраку шелка привольно разметались медные кудри. Вот только брови Этайн сводила тревожно, и Мидир не посмел в этот раз заглянуть в ее сон. Лишь поправил розовое, теплое, мягкое, специально для Этайн изготовленное покрывало, заправил прядку за ушко.

— Мой Фрох, — позвал он.

— Я не сплю, нет, любовь моя… — пробормотала Этайн.

Приоткрыла хризолитовые очи, в которых отразилась желтизна его глаз. Мидир спешно спрятал волчий блеск и втянул клыки, злясь на себя за щенячью невыдержанность.

— Какой чудесный сон мне снится, мое сердце… Жаль, — переметнувшись на спину и раскинув руки, с невыносимой печалью вымолвила Этайн. — Как жаль…

— Что, моя прекрасная?

— Что это все не взаправду, — прикрыв веки, еле слышно и очень горько ответила она.

Перед глазами внезапно стемнело. Взмётывались вихри, где-то очень далеко стегали землю молнии сухой грозы, трещали ветки под чужими шагами. Кто-то шел по тем следам, что он не стер, по граням нарушенного случившегося…

Мидир встряхнул головой, отбрасывая непонятное видение. Сжал зубы, выталкивая сказанное Этайн. Отовсюду — из памяти, из постели, из их жизни. Потрясти бы за плечи и вырвать слова любви…

Но тут Этайн закинула руку за голову, второй — потерла висок под обручем. Затем оттянула змейку на шее. Всхлипнула — и злость Мидира тут же исчезла.

Смиряться с чем-то было не в характере Мидира, но теперь он именно что смирялся. Не со своим неистовым вожделением, хотя с ним тоже. Больше — со странным, щемящим чувством, что никак не хотело покидать его сердце. И не с грустью его женщины. Он будет очень терпеливым!

Мидир отвел руку Этайн от горла и переплел ее пальцы со своими.

— Моя красавица, есть такие видения, что длятся вечность.

Согнув пальцы из боязни выпустить когти, спустился тыльной стороной кисти от одного виска по атласной коже, по скуле через теплые губы… Мягко поднялся к другому виску — и складка меж бровей Этайн разгладилась.

Кровь вмиг забурлила, разлила темное, дикое желание от простых слов:

— Люблю тебя, мой волк…

Не «ее сердце», не муж, именно — волк! Он коснулся губами приоткрытых алых губ Этайн, вытягивая из полуяви-полусна. Прижался всем телом, обнял руками наперекрест, скользнул языком по острым граням жемчужных зубов, толкнулся глубже, глубже… Окончательно лишил дыхания и спросил на судорожном вдохе:

— Сейчас — тоже сон?

Ресницы Этайн, затрепетав, распахнулись удивленно. Глаза туманились уже не сном, а поволокой желания.

— Кажется… Кажется, не-е-ет, — в голосе зазвенели колокольчики, возвращая Этайн к нему и его миру из нехорошего забытья.

— Надо повторить. Так кажется или нет?

— Ты само коварство! — простонала Этайн и потянулась к нему.

Он открывал ее для себя и для нее тоже. Гладил и нежил каждый лепесток своего вереска до просьб о милости, до всхлипов и стонов. Кожа горела, пальцы сплетались, как и тела… И когда отзвучал гул второго удара башенных часов, а обруч так и остался на голове его королевы, Мидир ухмыльнулся сыто и умиротворенно.

Но полного покоя не было. Слишком тревожен был сегодня сам воздух, слишком бдительно звезды смотрели с небес в открытые по теплой погоде окна, слишком грозно звенел напряженной тишью сам замок его предков.

Горшок в очередной раз опустел — одинокий цветок упал с засохшего вереска, как последний лепесток увядшей розы в старой легенде. Сегодня это не так сильно задело бывшего бога, нынешнего короля Благого двора.

Вереск, лежавший одиноко и грустно на черном камне, внезапно шевельнулся без ветра. Мидир потянулся к нему, и цветок отлетел: сухой, невесомый, упрямый.

В его замке почти не было магии, тем паче магии, не подчиняющейся волчьему королю, и он насторожился. Выпустил когти, накрыв бутон, но тот внезапно оказался поверх его руки. Потянулся, раскрылся, словно морская звезда, вывернулся, меняя размер и форму, и обнаженная Этайн, благоухающая вереском, потянулась к Мидиру… Ее руки переплелись с его, вытянулись, соединяя сердца. Тут раздался звон часов, опять дважды, Этайн уже не было рядом. Мидир попытался поймать ее, но она рыбкой выскользнула в синюю волну, залившую спальню. Удержать ее было нельзя и отпустить невозможно; солнце слепило глаза, и все же Мидир бросился за ней, понимая, что пути назад нет, что он не вынырнет; но он готов был жить под водой или умереть там, лишь бы с Этайн. Пусть кожу неимоверно щипало, оно того стоило. Мидир ударил хвостом и наконец поймал дерзко смеющуюся рыбу с рыжими плавниками и зелеными глазами…

— Мой король, прошу простить, — голос Джареда вытягивал из столь сладостных грез, что хотелось рыкнуть и обвалить своды Черного замка на того, кто посмел нарушить покой короля. Который все-таки уснул!

— Миди-и-ир, тебя Джаред зовет, — прошептала разомлевшая Этайн, не открывая глаз.

— Откуда ты…

— Нет-нет, я не разбираю слов, но его голос как тихий-тихий стук. Очень настойчивый. Прости, — вымолвила со смешком. — Он не волк, он дятел, просто дятел. Стучит прямо в моей голове…