О чем знает ветер

Я едва сдержалась, чтобы не расцеловать его за дотошность. Ответа, к своему стыду, я не знала. Наверно, изыскания по теме «Гражданская война в Ирландии» мне следовало начать с предпосылок к этой войне, к каковым как раз и относится картофельный голод. Скрывая свое почти преступное невежество, я глядела не на Томаса, пустившегося рассказывать об этой трагедии, а на коттедж, обреченный мерзости запустения.

– Болеют не только люди и животные, Оэн, болеют также растения. Вот и картошка заболела и вся сгнила. А картошкой питались бедные ирландцы. Выращивали ее в своих огородиках и ели круглый год. Другая пища была им не по карману. Правда, многие держали поросят и кормили их похлебкой из картофельных очистков. Теперь представь: нет картошки – нет очистков. Поросят кормить нечем. Пришлось их зарезать и съесть, пока совсем не отощали. После этого у людей ничего не осталось. Зерновые культуры росли хорошо, но ГДЕ они росли? На полях лендлордов, которые – все до единого – были англичанами. Зерно они вывозили из Ирландии, продавали за большие деньги. У ирландцев денег не было. Они не могли купить хлеб, не могли его и вырастить, не имея земли и орудий вроде сеялки или бороны, не имея лошадей[42], на которых можно пахать поле. Не было у ирландцев ни коров, ни овец. Этими животными тоже владели англичане. Они их раскармливали зерном и опять же продавали. Говядина, баранина, ценная овечья шерсть отправлялись в чужие страны, а здесь бедняки – бедняками, Оэн, были почти все ирландцы – голодали и впадали в отчаяние.

– Взяли бы да украли еду, – рассудил Оэн. – Я, например, для бабушки обязательно украл бы.

– Это потому, что ты любишь бабушку. Ты добрый мальчик, ты не мог бы смотреть, как мучаются твои близкие. Да только воровство не выход.

– А где тогда выход? – прошептала я, словно вопрос был риторическим, словно ответа мне и не требовалось.

Томас принялся объяснять, сверля меня взглядом, заклиная: вспомни, вспомни, ты ведь Энн Галлахер, пылкая патриотка!

– Веками, – говорил Томас, – ирландцев рассеивали по свету. Куда только не вывозили их силой – и в Тасманию, и в Вест-Индию, и в Америку. Продавали в рабство, разлучали с семьями, женщин-рабынь вынуждали к сожительству, чтобы рождались новые рабы. Во многих случаях рабы именовались «слугами по контракту» – от такой-то «службы» ирландское население сократилось вдвое. Во время картофельного голода на нашем острове погибло еще около миллиона человек. Семья моей матери – полунищие арендаторы – выжила исключительно благодаря своему лендлорду, который по доброте душевной снизил арендную плату, правда лишь на самое тяжкое время. Моя бабушка служила горничной в господском доме, раз в день ее кормили на кухне и позволяли забрать объедки для родных. Половина этих родных затем эмигрировала. Всего, спасаясь от голода, Ирландию покинуло два миллиона человек. Британское правительство не видело в этом трагедии. До Британии от нашего острова рукой подать. Если гибнут или уезжают ирландцы, всегда можно заселить ирландскую землю британцами. Собственно, этого – земли нашей – Британия всегда и хотела.

Томас не подавлял ярость, не пытался скрыть горечь – он не имел этих чувств. В голосе была одна только печаль.

– А мы что, так и терпим? Ничего не делаем? – возмутился Оэн. История потрясла его: личико горело, в глазах сверкали слезинки.

– Мы – учимся, Оэн. Мы размышляем и всё время учимся. Мы делаемся сильнее. Однажды мы встанем в полный рост и скажем: «Хватит! Довольно вы над нами издевались!»

– Поэтому я иду в школу, – подытожил Оэн серьезно, как большой.

– Именно поэтому, – кивнул Томас.

Эмоции мои грозили перелиться через край. В горле стоял колючий ком, но я сумела сглотнуть его.

– Известно ли тебе, Оэн, что твой папа хотел стать школьным учителем? Он понимал, как важно образование. Одна беда – Деклану на месте не сиделось. И маме твоей тоже, – добавил Томас, предварительно поймав мой взгляд.

Я никак не отреагировала. Для меня сидение на месте было естественным состоянием. Часами сохраняя неподвижность, я посредством фантазий уносилась в пределы, подчас априори недоступные для физической оболочки. Еще одно различие между мной и другой Энн Галлахер стало нынче явным, а скопилось этих различий и так предостаточно.

– А я хочу доктором стать. Как ты, Док, – убежденно сказал Оэн. Теперь он сам тянул Томаса за руку – скорее к школе – и заглядывал ему в лицо, запрокинув рыжую головку в кепке с большим козырьком.

– Твоя мечта исполнится, – выдала я, овладев собой. – Ты будешь хорошим доктором, одним из лучших во всем мире. Люди будут тебя любить за мудрость и доброту. Ты очень многим поможешь, Оэн.

– А Ирландию я сделаю лучше?

– Да, родной. Ты уже делаешь ее лучше – для меня. Каждый день.