О чем знает ветер

Некоторых записей (отмеченных определенными датами) я сознательно избегала. Разумеется, я не могла читать о 1922 годе, о смерти Майкла Коллинза. Мне ведь так и не удалось его спасти. Не меньшее отторжение вызывали отчеты Томаса о коллапсе власти в Ирландском Свободном государстве. Из собственных изысканий я знала: когда скончался Артур Гриффит, а через неделю погиб Майкл Коллинз, политический маятник предсказуемо качнуло. Британцы наделили армию Свободного государства особыми полномочиями, армия не замедлила ими воспользоваться, в результате были арестованы и умерщвлены лидеры республиканцев. Их просто расстреляли, приговор не подлежал обжалованию. Первым, но отнюдь не последним стал Эрскин Чайлдерс, всего же за семь месяцев армия Свободного государства казнила семьдесят семь идейных противников. Ирландская республиканская армия ответила симметрично – последовали убийства выдающихся деятелей Свободного государства. Пресловутый маятник всё резче бросало из стороны в сторону, и множились шрамы на многострадальной ирландской земле.

Жизненной необходимостью стало для меня чтение дневников за период с двадцать третьего по тридцать третий год. Я искала – и находила – упоминания об Оэне; благодаря Томасу я словно видела, как он растет, из озорного рыжика превращается в юношу – вдумчивого, серьезного. Кажется, любовь, не доставшуюся мне, Томас сосредоточил на нашем мальчике. Описания радостей и горестей Оэна, истинно отцовское беспокойство – всё было в бесценных дневниках. Однажды Томас застукал шестнадцатилетнего Оэна целующимся с Мириам МакХью в операционной и всполошился: вдруг гормональный всплеск помешает Оэну сосредоточиться на учебе?

Влюбленность, юношеская страсть – есть ли на свете что-либо столь же пьянящее? Сомневаюсь. Зато совершенно уверен: Мириам не та девушка, которая нужна Оэну. Да и время для романтических отношений, увы, неподходящее. Оэн, конечно, надулся, услыхав от меня совет: вместо того чтоб целоваться, лучше поговори с подругой детства. От поцелуев мужчины голову теряют; от разговоров, наоборот, разум проясняется – так я сказал. Оэн только фыркнул.

– Тебе-то откуда знать, Док? Сам ты с женщинами не разговариваешь. И тем более не целуешься.

Пришлось напомнить: мое сердце принадлежит одной-единственной женщине – несравненной собеседнице и восхитительной любовнице. Из-за этой женщины я мертв для всех остальных, так что к моим наставлениям стоит прислушаться.

Едва я назвал имя Энн, Оэн задумался, даже сник. Обычная его реакция. Он больше не спорил, зато вечером постучался ко мне в комнату. Я его впустил, и он обнял меня, уткнулся мне в грудь. Слезы близко, понял я, но говорить ничего не стал. Так мы стояли – молча, держа друг друга в объятиях. Наконец Оэн совладал с собой и ушел.

После этого пассажа я несколько дней не приближалась к библиотеке. Потом поняла: за приступом боли следует облегчение. Катарсис. Я открыла способ противостоять тоске – отныне я спасалась от нее за страницами дневников Томаса. Жизнь тех, кто был мне дороже самой жизни, вставала передо мной, открывалась в маленьких триумфах и печалях, ссорах и примирениях любимых людей. Главное – они вместе, думала я; значит, выдержат, справятся с моим отсутствием.