О чем знает ветер

Ну и как реагировать на такое откровение? Вздыхать облегченно или падать духом? Конечно, хорошо, что Томас не вожделел ту, другую, но меня-то вожделеть он должен – я так хочу! Вот и выходит, что мы с Энн Галлахер связаны, даже переплетены.

– Деклан был, если можно так выразиться, из категории огнеупорных, – продолжал Томас. – Он твоим жаром наслаждался. Он тебя любил. Души в тебе не чаял. Ты его изнутри воспламеняла. Мне казалось, ты отвечала ему взаимностью.

Тут уж я не могла не защитить Энн Галлахер. Томас усомнился в ее чувствах; пожалуй, даже в супружеской верности.

– Я совершенно уверена, Томас, что Энн Финнеган Галлахер пылала к Деклану сильнейшей страстью, – произнесла я, низко опустив голову.

Да, именно так. Истина не будет принесена в жертву моей личной выгоде.

Томас долго молчал. По-прежнему не поднимая глаз, я ощущала мощь его душевной смуты на физическом уровне – воздух между нами искрил.

– Не понимаю тебя, Энн. Ты будто о двух разных женщинах говоришь.

– Так и есть. Я – не она.

Ух и тяжело дались мне эти слова. Я еле на ногах устояла.

Томас сделал в мою сторону шаг, сделал другой. Приблизился настолько, чтобы коснуться моего подбородка, приподнять мое лицо. Тоска, отчаяние, страх, неуверенность, владевшие мною, отразились в его взгляде.

– Энн, мы все изменились. Порой я самого себя в зеркале не узнаю. Нет, черты лица прежние, а вот взгляд на мир совсем другой. Пережитое произвело во мне сильнейшие трансформации. Я совершил ряд поступков, которые навечно исказили мое представление о действительности. Я вышел за рамки; опомнившись, попытался вернуться – и обнаружил, что рамок больше нет. Они исчезли. Их размыла эпоха. Отныне непонятно, где добро, где зло. Всё смешалось, Энн.

Исполненные горечи слова шли прямо от сердца, но горечь была мне чужда, непонятна. Оставалось молча хлопать глазами, тщась проникнуться трагедией этого человека и цепляясь за личное чувство к нему.

– Когда я смотрю на тебя, – Томас перешел на шепот, – я вижу прежнюю Энн. Твой образ остался четким, чистым, ты не запятнана. Все другие за эти пять лет либо поблекли, либо сделались мутно-похожими друг на друга. Но только не ты.

– Томас, я – не она, – вымучила я. Пусть он поверит мне, но поверит без понимания, ибо к пониманию я пока не готова. – Мне почти хочется сейчас – вот сейчас – быть Энн Финнеган Галлахер. Но я – другая Энн.

– Конечно. Ты тоже изменилась. Раньше я боялся глядеть на тебя – ты была ослепительна. Сейчас гляжу без дрожи. Знаю, что не обожгусь.

Выдох, исторгнутый мной от этого признания, срикошетил к Томасу, был им пойман и возвращен мне в поцелуе. Томас коснулся моего рта на долю секунды – я не успела распробовать его губ, я вся подалась к нему в безмолвной мольбе. И он почти понял, он замер, прижавшись лбом к моему лбу, положив ладони мне на плечи. Он ждал. Прерывистость моего дыхания внушила ему, что он желанен; поколебавшись, он принял приглашение. Ладони скользнули с моих плеч на талию, рот приник к моему рту и уже не дистанцировался. В полной мере ощутила я и тепло, и степень жажды. Поцелуй был настойчивым, гиперреальным, он имел место здесь и сейчас, и все-таки в него не верилось.

Два воспаленных рта – восьмерка бесконечности, которая складывается пополам, и раскрывается, и после паузы, взятой для вдоха, повторяет сложение, только уже наискось. Виток на виток, как при прядении пресловутой нити. Ускорение – спираль становится слишком тугой, петли множатся, от них больно. Разъем, ослабление, раскручивание петель. И всё по новой. Робкая дрожь горла: «Пожалуйста, пожалуйста!» Буря внизу живота: «Сегодня, сейчас!» Пес Куллана, верный страж, лает под дверью – и мы отшатываемся друг от друга, едва дышим. Наши глаза расширены, руки еще сомкнуты. Бесконечность распалась.

Так мы стояли несколько мгновений: между напряженными телами – считаные дюймы пространства, в ушах – голос гончего пса. А потом каждый сделал по шагу назад; а потом начался отлив, и вот уже ничто не звенит в затуманенной голове, и сердце почти спокойно.

– Доброй ночи, Графиня, – пробормотал Томас.

– Доброй ночи, Сетанта.

Призрак улыбки еще мелькнул мне на прощание из дверного проема, но лишь засыпая, я вспомнила: Томас так и не поднял тему предсказанного мною Соглашения о мире.

* * *