О чём грустят кипарисы

Я оклемался, шарю в темноте — ни винтовки, ни гранаты, ни ножа. И сапога одного нет. Чёрт с ним, с сапогом, но остаться без оружия — последнее дело. Отвожу, значит, душу, майор на меня: «Молчать!» Зубами скриплю, он подошёл, спрашивает: «Больно? Нянька нужна? Думаешь, ты один тут раненый? Потерпи, милок, фельдшер скоро освободится, посмотрит, что у тебя». Не раненый я, говорю, воевать нечем. Он мне в ладонь суёт свой наган, учти, говорит, один патрон, занимай позицию у входа, стоять насмерть. На кой лях, говорю, мне наган с одним патроном, нож мой верните, на поясе был, а другое оружие я сам добуду. Нож нашёлся, я хотел сделать вылазку, но майор не разрешил — рассвет скоро.

Утром немцы начали рвать скалы над нами. Свод обрушился. Крики, грохот. Вход завалило. Тьма. Когда утихло, я подал голос: есть живые? «Я живой!» — отозвался один. В той же стороне — кашель. Не пойму, двое там или один. Спрашиваю: это ты кашлял? И у самого в горле першит, мочи нет, сам начал кашлять, слышу голос, а слов разобрать не могу, после контузии плохо слышу. Крикнул: кто живой, ко мне! Тот же голос отвечает: сам сюда двигай, мне ногу придавило.

Ползу, думаю: неужели всего двое в живых осталось? Добрался до придавленного, высвободил ему ногу, ощупал — плохо дело, кость раздроблена. Кто ты, спрашиваю, как звать? Стянул с себя тельняшку, перевязал товарищу ногу, что, спрашиваю, молчишь? Он что-то начал выкрикивать, не по-русски, я понял — бредит. Пошарил кругом — ни оружия, ни еды.

Вскоре парень пришёл в себя, познакомились. Яном его звали, латыш, фамилия трудная, не выговоришь, не запомнил. Артиллерист 35-й батареи, которая обороняла Херсонес. Ты, говорю, лежи, не двигайся, а я займусь раскопками.

Как определить, в какой стороне море? Ян говорил, что лежал ногами к выходу, я сориентировался. Перекладываю камни, вспоминаю, где что было. Проход сделать не удалось, только пальцы искровянил. Подался влево, там в нише — галеты, сахар, фляги с водой и вином. Прополз метров пятнадцать, упёрся в стену, по моим расчётам, склад — подо мной. Начал разбирать камни. Сколько часов я промучился, не имею представления. Склад не обнаружил, ошибся, значит. Откопал руку с наганом…

Старшина разжёг трубку и после двух-трёх затяжек усмехнулся:

— Вооружил Яна. Немцы опять начали рвать берег взрывчаткой, слева и справа от нас. Сижу рядом с товарищем, прикрыл телом его голову, слушаю, как шлёпаются сверху камни, считаю про себя: один… мимо, два… мимо.

И вдруг в глаза мне ударил солнечный луч. Как ножом резануло, я зажмурился, думал, ослеп. Ничего. На душе полегчало. Снял сапог, разрезал портянку, обмотал, пальцы и — за работу. Расширил немного проход, осмотрелся.

До обвала к нише я не подходил. Спросил у Яна, где склад, он тоже точно указать не может, делать нечего, роюсь наугад. Наконец — фляга! Кричу Яну: нашёл! От волнения никак не могу её подцепить. Приподнял, чувствую, пустая. Отвинтил крышку — сухо. Сижу и плачу, как малое дитя, а Ян утешает: спешить нам некуда, приляг, отдохни. Нет, думаю, пока силы есть, надо ворочать камни, не найду склад, загнёмся.

Время от времени раздавались взрывы, автоматные очереди. Солнце скрылось. Всю ночь я перекладывал камни на ощупь, обнаружил нишу, да не ту. Изредка попадались руки, ноги. Не обращал внимания, отупел. Утром всё-таки добрался до склада. Что в нём было? Две фляжки с водой, одна с вином, одна, наполненная наполовину, со спиртом. Двадцать ломаных галет, два больших куска сахара, целый ворох индивидуальных пакетов, вот этот кисет, набитый махрой; зажигалка и противогаз. Вот сколько добра, всё наше.

Подкрепились, хлебнули по глотку вина и уснули. Просыпаюсь, не пойму, утро или вечер. Спросил у Яна, говорит, ты спал сутки, сейчас утро. А ты, спрашиваю. Молчит. Как нога? Молчит. Ладно, говорю, не унывай. Заглянет к нам в обед солнце, посмотрим, если потребуется, сделаем операцию. Я слышал, врачи в Севастополе, в подземном госпитале, обрабатывали раны шампанским, а у нас лучшее средство — спирт. Нож — есть, тампоны есть, бинты есть… Ян говорит: начинай, а то поздно будет.

Старшина помолчал, положил потухшую трубку на колени, спросил:

— Может, не надо?..

— Надо, — тихо, но твёрдо ответила я, глядя на его изуродованные пальцы. Он пошевелил ими, снова набил трубку, закурил.

— Фельдшера бы раскопать, вернее его сумку… — Я заставил Яна выпить спирту и взялся за дело.

Нога воспалилась, на ампутацию я не решился, но основательно промыл рану, аккуратно забинтовал. Ян держался молодцом, ни разу не вскрикнул, только дёргался и дышал с присвистом.