– Нет, не помню, – сказала Ксения, нашла на ощупь в темноте руку дочери и погладила её.
– Да, я так и думала… Тогда ты вообще не огорчилась. Но… проплакала неделю, когда исчезла брошка… которую тебе сделал Томас. – Агния помолчала, а потом повернулась к матери. – Прости, но это я её тогда выбросила.
– Я знаю, доченька, – спокойно сказала Ксения, – и я плакала тогда не из-за брошки, а потому что поняла это…
– Прости, – Агния глухо зарыдала и кинулась к матери на грудь.
Её душили слёзы, она не могла успокоиться. В ней боролось одновременно столько чувств, но ни одно женщина не могла выплеснуть, лишь слёзы всё катились и катились по её лицу. В горле першило от застрявших слов. Агния видела старую морщинистую руку матери, которая гладила её, и от этого становилось ещё горше на душе.
– Почему? Почему так несправедливо? – задыхаясь, говорила она. – Ты же такой хороший человек! Почему тебе такая страшная болезнь и такое наказание?
Она приподнялась, вглядываясь в спокойное лицо матери.
– Я не считаю свою болезнь наказанием. Она дала мне время подготовиться: перебрать вещи, подвести итоги, попрощаться с родными, сказать вам всё то, что хотелось… Разве это наказание, доченька? Обычно похороны очень торжественны, но на них от самого покойника уже мало что зависит. Мне же повезло – мой уход я обставляю так, как хочу сама.
Агния, слушая мать, заплакала ещё сильнее. Она забралась к ней на кровать, прижалась и шептала: «Прости меня, прости…» А Ксения всё гладила и гладила её по голове, пока Агния не затихла. Так они, обнявшись, и заснули.
Утром Стася тихо заглянула к бабушке, но, увидев её спящей в обнимку с матерью, плотно закрыла дверь и побежала на маяк выключать огни. Вернувшись домой, она стала готовить завтрак, потирая и грея друг о друга застывшие в утренней прохладе ноги. Время от времени, медленно размешивая дымящуюся кашу, с улыбкой глядела в окно. Там, на нижних ветках сосны, резвились две коричневые птички.
Наверху проснулась Агния, она приподнялась и посмотрела на мать. Та спала. Лицо Ксении было спокойным.
– Мама, я люблю тебя, – сказала тихо Агния и аккуратно коснулась губами щеки Ксении.
Кожа была холодной. Тут Агния с ужасом заметила, что мать не дышит, и истошно закричала.
Прибежала побелевшая Стася. Она подскочила к бабушке и стала проверять пульс, пытаясь успокоить мать.
– Тише, – говорила она ей, – тише! Подожди… Кажется, пульс есть! Срочно звони доктору Петеру!
Следующий час они провели как во сне. Доктор Петер постоянно был на связи, он сделал практически невозможное – быстро нашёл машину и приехал вместе с бригадой врачей, которые транспортировали Ксению наверх на носилках. С ними поехала и Агния, договорившись, что Стася останется следить за домом.
Старую Ксению положили в отделение интенсивной терапии. Оказывается, у неё отекло одно лёгкое. Первая же капельница вернула её в сознание, но чуть позже врачи ввели её в искусственную кому. Оставалось только ждать.
Агния, побыв немного в больнице рядом с матерью, вернулась домой, позвонила Стасе, доложив состояние дел, и потом долго сидела у окна, гладя кошку, устроившуюся у неё на коленях. Она смотрела на кусок соседской стены через дорогу, разглядывала редких прохожих, многих из которых знала с детства, и думала, как всё-таки хорошо в городе. Там, в Медовой бухте, Агния чувствовала себя человеком со снятой кожей. Сейчас она поняла, что её тревожило и выводило из равновесия это состояние. «Нет, – думала Агния, – как-то всё же лучше, когда душа свёрнута и спит, как моя Рыся. – Она снова погладила кошку. – А то каждая былинка касается души и беспокоит её. Зачем это надо?»
А в Медовой бухте маялась Стася. Она сидела в бабушкиной комнате, не находя покоя. Потом позвонила Висии, та уговорила её сегодня отдохнуть.
– Стасенька, не переживай, – бормотала в трубку младшая Лесная ведьма, – мы справимся сами. Отдохни, поспи и не трави себе душу.
Стася пообщалась со Станиславом, он обещал приехать после обеда, помочь по хозяйству.
Только они разъединились, позвонила Вига. Выслушав Стасю, подруга сказала:
– Стася, давай начистоту, жизнь – штука тяжёлая. Твоя бабушка пожила и умирает. Прими уже это. Дай Бог нам всем хотя бы столько прожить, сколько она…
Стася не нашла, что ответить, но слова Виги были очень горькими. После их разговора у девушки стало ещё пасмурнее на душе. Она решила занять себя хоть какой-то работой. Спустилась вниз, взяла большую корзину и пошла собирать мусор на побережье.
Сегодня море волновалось из-за небольшого ветра. Он взъерошил весь песок на берегу, покрыв его причудливым ребристым рисунком. Солнце светило холодно. Стася всё время сжималась и куталась в кофту: то ли от ветра снаружи, то ли от грусти внутри. Она шла, глядя невидящим взором вдаль; пытаясь разобраться в себе, думала: «Что я испытываю?» И отвечала: «Тревогу».
Тревога – липкое слово густого бордового цвета. Оно заливает собой нутро, заволакивает глаза пеленой и запутывает невидимой паутиной ноги. Тело становится вялым, движения неточными, а душа болит и ноет.