О Чудесах. С комментариями и объяснениями

29. Однако номинальные сущности субстанций очень несовершенны. Во-вторых, хотя человеческий ум, при образовании своих сложных идей субстанций, никогда не связывает идей, которые не существуют вместе в действительности или не предполагаются таковыми, и потому точно заимствует это соединение у природы, однако число идей, которые он сочетает, зависит от заботливости, трудолюбия и силы воображения составителя. Люди обыкновенно довольствуются немногими очевидными чувственными качествами и часто, если не всегда, упускают другие, не менее важные и столь же прочно связанные, как и взятые ими. Есть два рода чувственных субстанций. Один род – органические тела, размножающиеся семенем; у них основным качеством, наиболее характерной стороной, определяющей вид, является внешний облик. Поэтому для растений и животных мы обыкновенно довольствуемся идеей протяженной и плотной субстанции определенной формы. И как бы высоко некоторые, как им кажется, ни ценили свое определение animal rationale, я все же уверен, что едва ли они признают за человека существо, которое обладало бы речью и разумом и было бы в высшей степени animal rationale, но не имело бы обычного внешнего вида человека. И хотя бы Валаамова ослица всю свою жизнь говорила с хозяином так же разумно, как она сделала это один раз, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь считал ее достойной названия «человек» и согласился бы признавать ее одного вида с собой.

Упоминается библейский рассказ о Валаамовой ослице, которая, в отличие от своего хозяина, оказалась религиозно более проницательной, заставила его произнести правильное пророчество и, таким образом, стала примером чуда как реализации высших целей Бога. Но ослица не стала разумнее от того, что произнесла несколько слов, а значит, и она, и сам Валаам оказались орудиями чуда, а не его разумными участниками. А вот народ Израиля оказался свидетелем чуда, и в этом смысле взял на себя его разумное истолкование. Этот довод важен для понимания чуда не как простого нарушения привычного физического порядка, но как действия воли, для которого разумное свидетельство важнее документальной фиксации.

Как у растений и животных внешний облик, так у большей части других тел, не размножающихся семенем, цвет есть то, на чем мы останавливаемся, чем мы более всего руководствуемся. Так, где мы находим цвет золота, мы склонны представлять себе и все другие качества, охватываемые нашей сложной идеей [золота]. Мы обыкновенно принимаем эти два бросающихся в глаза качества, а именно внешний вид и цвет, за идеи столь подходящие для [выделения] различных видов, что тут же говорим про хорошую картину: «Это лев, а это роза; это золотой, а это серебряный кубок» – только на основании различия формы и цвета, представляемых глазу рисунком.

Изображения львов и роз были часты на гербах, английские аристократы часто заказывали не условные рисунки, а высокохудожественные картины по своему гербу, где лев должен был быть представлен как живой, и роза – как в природе. Изображения золотых и серебряных кубков принадлежат уже не гербам, а натюрмортам, так, опустошенный или опрокинутый драгоценный кубок – важная часть сюжета «Суета сует», символ скоротечности даже самой роскошной жизни.