О детях Кощеевых

Как-нибудь…

Глава 13

Говорят, остановка сердца – это страшно больно. Лгут. Больно – это когда два года спустя сердце снова начинает биться и ощущать и выясняется, что ты всё еще падаешь в темноту, как и в тот страшный миг, из которого пыталась спастись, только в этот раз знаешь, что прекратить падение не выйдет.

За три дня Злата спалила все свечи, что у нее были, и ни разу не открыла шторы. Она пряталась от мира, мечтая спрятаться от себя. Учиться чувствовать заново оказалось невероятно болезненным занятием, и делать это в темноте представлялось единственным способом сохранить рассудок. Хоровод обрушившихся на нее эмоций больше всего напоминал оголенный провод под напряжением. Провод мотало, будто при шторме, а ей оставалось лишь уклоняться или терпеть, если уклониться не выходило.

Из комнаты Злата старалась особо не выходить. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни кого-либо видеть. Да и возвращаться к жизни тоже, если уж совсем честно. Если чего и хотелось, то это уйти в Навь, спрятаться там и потрошить себя подальше от чьих-то глаз, но ходить зеркальными путями в таком состоянии было чистым безумием, а отец отказался ее проводить.

Три дня отчаяния, стыда и гнева.

Она не была готова к тому, что ощутила, когда Яков снял заклятье. Думала, всё это давно в прошлом, всё отболело, ведь не может же болеть два года, а оказалось, что, произнеся в свое время заклинание, она всего лишь затормозила этот процесс, нажала на «стоп», а Яша запустил его заново, будто рубильник дернул. Это был удар под дых – снова испытать то унижение. Злата не хотела вспоминать. Она же просила. Почему он не послушал?

Впрочем, на Якова Злата злилась недолго. Сейчас она уже злилась только на себя. Поводов хватало.

Больше всего Злата жалела о том, что с приключившейся с ней истерикой пошла к маме. На эмоциях она вечно творила глупости, одну за другой. Отец учил сохранять рассудок, всё взвешивать, говорил, что нужно действовать только на холодную голову, и она старалась, так старалась, но раз за разом всё летело в тартарары. А потом были два чудесных года, когда ничто не мешало мыслить трезво. Никаких лишних чувств, никаких пустых переживаний. Никаких ошибок. Но стоило Яше снять заклятье, как всё вернулось на круги своя.

За что он так с ней поступил?

Не за то ли, как она поступила с ним?

И все же. Яша понятия не имел, какой она была до заклятья. Повелся-то он на нее, когда она была под чарами, а без них и смотреть бы не стал, так, посмеялся бы и был прав. Глупая, наивная, романтически настроенная дура, верящая во всякие сказки, прячущая под матрасом любимую книжку с загнутыми уголками на страницах с избранными местами…

Как же стыдно вспоминать. Уж лучше тогда припомнить, как она сожгла эту книжку в костре во дворе их дома. Как сворачивались и обугливались листы, и пламя пожирало ненавистные слова… Правы те, кто полагает, что чтение любовных романов пагубно сказывается на неокрепших девичьих мозгах.

Вот на ее точно сказалось.

Как там Олег ее назвал? «Абсолютно невменяемая»… Боги, спустя два года она всё еще помнила каждое его слово. И всё это время помнила, только было всё равно. И как же хорошо было. Когда совсем без чувств…

Разумеется, она поторопилась, когда прочла заклятье. Нужно было подождать хотя бы чуть-чуть, подумать… Но ей казалось, еще немного, и она не вынесет, сойдет с ума…

Конечно, следовало быть умнее, взять себя в руки…

Ей было восемнадцать, и она так устала брать себя в руки…

Целых восемнадцать… Всего восемнадцать…

И она взяла себя в руки – единственным доступным на тот момент образом.

Вот сейчас, переживая всё это заново, она отлично понимала ту восемнадцатилетнюю себя.

И Злата так явственно вспомнила, как спустилась в отцовский кабинет, тот, что был сокрыт от остальных, как нашла нужную книгу и открыла на нужной странице. Она просто пыталась себя сберечь. И не могла допустить, чтобы кто-то узнал. Разве могла она рассказать кому-то? Родителям, Демьяну? И – самое главное! – она должна была принять меры, чтобы больше такого не повторилось. И она справилась. Справилась же!

Только на последней строчке голос дрогнул. Испугалась. Представила, что взглянет на родителей, и ей будет всё равно. Что больше никогда не захочется обнять отца, поцеловать маму, сбежать к Демьяну на ночь… Она ведь делала это в том числе ради них, чтобы всё стало как прежде, чтобы снова смотреть им в глаза как ни в чем не бывало и чтобы они не узнали, не пострадали…

Менять заклятье на ходу – так себе идея. Вот и вышло криво. И вся ее любовь к родным, всё, что она так жаждала сберечь, оказалось пусть не уничтожено, но заперто. Она позволяла этому звучать рядом с ними, пусть эмоции и приносили боль. Зато во всё остальное время чувства больше не мешали ей.

И всё снова было хорошо.

Очень хорошо было, пока она не ощутила себя мертвой.