О дивный новый мир. Остров

— Как тебе сказать… — Мэри Сароджини взяла недолгую паузу, чтобы собраться с мыслями. — Понимаешь, у него была лодка, а вчера разыгрался шторм, и он потерпел кораблекрушение где-то рядом с этим местом. Поэтому ему пришлось взобраться наверх по скале. И ему встретились змеи. От испуга он упал. Но к счастью, прямо под ним росло дерево, и он легко отделался. Но страха натерпелся такого, что его всего трясло. Поэтому я дала ему бананов и заставила все вспомнить миллион раз. А потом он вдруг прозрел и понял, что нет повода ни о чем тревожиться. То есть все осталось в прошлом. И он начал смеяться. А вместе с ним засмеялась я. И майна присоединилась тоже.

— Очень хорошо, — одобрительно сказал дедушка. — А теперь, — продолжал он, снова повернувшись к Фарнаби, — когда психологическая первая помощь оказана, давайте посмотрим, что можно сделать для поврежденной плоти. Между прочим, меня зовут доктор Роберт Макфэйл. А вы кто?

— Его зовут Уилл, — сказала Мэри Сароджини, не дав молодому человеку даже шанса открыть рот. — А фамилия — Фар… И как-то там еще.

— Фарнаби. Так полностью звучит моя фамилия. Уильям Асквит Фарнаби. Мой отец, как можно догадаться, принадлежал к числу горячих сторонников либералов. Даже когда был сильно пьян. Или даже особенно в сильно пьяном виде.

Он издал хриплый пренебрежительный смешок, так не похожий на его громкий, от всей души хохот при мысли, что ему не о чем беспокоиться.

— Вы не любили своего отца? — удивленно спросила Мэри Сароджини.

— Любил, но не так сильно, как должен был, — ответил Уилл.

— Он хочет сказать, — объяснил ребенку доктор Макфэйл, — что своего отца он ненавидел. Так случается со многими ему подобными, — добавил он как бы в скобках.

Потом, присев на корточки, он принялся отстегивать ремни, стягивавшие его черную сумку.

— Один из наших бывших империалистов, как я догадываюсь, — бросил он через плечо реплику по адресу молодого человека.

— Родился в Блумсбери, — сказал Уилл, подтверждая его догадку.

— Правящий класс, — поставил диагноз доктор, — но явно не из военных и не из сельской аристократии.

— Совершенно верно. Мой отец был юристом и политическим журналистом. Но это в свободное от алкоголизма время. А моя мать, как ни трудно в это поверить, происходила из семьи архидьякона. Представляете, архидьякона! — повторил он и снова рассмеялся в той же манере, в какой высмеивал чрезмерную склонность отца к бренди.

Доктор Макфэйл окинул его быстрым взглядом, а потом вернулся к возне с ремнями сумки.

— Когда вы смеетесь подобным образом, — заметил он нейтральным тоном ученого-наблюдателя, — ваше лицо приобретает до странности отталкивающее выражение.

Несколько обиженный Уилл постарался скрыть свои чувства, обратив все в шутку.

— Оно всегда отталкивающее, — сказал он.

— Напротив, если брать каноны Бодлера, ваше лицо достаточно красиво. За исключением тех моментов, когда вы зачем-то начинаете издавать звуки, похожие на смех гиены. Зачем вы издаете такие звуки?

— Я журналист, — объяснил Уилл. — «Наш специальный корреспондент», которому платят, чтобы он путешествовал по всему миру и писал репортажи о повсеместно происходящих ужасах. Какие другие звуки, по вашему мнению, я могу издавать? Ку-ку? Ля-ля-ля? Маркс-Маркс?

Он засмеялся снова, а потом попытался пустить в ход проверенную не раз остроту:

— Я человек, который не принимает согласия, не признает слова «да»[77].

— Смешно, — сказал доктор Макфэйл. — Даже очень смешно. Но давайте займемся делом.

Достав из сумки ножницы, он принялся срезать грязную, рваную и запачканную кровью брючину, закрывавшую поврежденное колено Уилла.

Уилл Фарнаби тем временем смотрел на него и гадал, сколько в этом невероятном «горце» осталось от гордого шотландца, а какая часть его натуры уже принадлежала Пале. Голубые глаза и гротескно крючковатый нос сомнений не вызывали. Но что тогда сказать об очень смуглой коже, об изящных руках, о грациозных движениях — все это точно имело происхождением место, расположенное далеко к югу от Твида.

— Вы родились здесь? — спросил он.

Доктор утвердительно кивнул:

— В Шивапураме. Как раз в тот день, когда у вас хоронили королеву Викторию.

Раздался последний щелчок ножниц, и брючина упала на землю, обнажив колено.

— Неопрятно, — вынес приговор доктор Макфэйл после тщательного осмотра. — Но не думаю, что повреждение слишком серьезное. — Он обернулся к своей внучке. — Сбегай-ка на станцию и попроси, чтобы сюда пришел Виджайя и захватил с собой еще человека. Скажи им, пусть возьмут в лазарете носилки.

Мэри Сароджини кивнула, поднялась на ноги и, ни слова не говоря, поспешила через поляну в сторону леса.

Уилл посмотрел вслед удалявшейся маленькой фигурке — красная юбка колоколом раскачивалась при ходьбе из стороны в сторону, гладкая кожа спины отливала розовым золотом в солнечном свете.

— У вас замечательные внуки, — сказал он доктору Макфэйлу.

— Отец Мэри Сароджини, — отозвался доктор после небольшой паузы, — был моим старшим сыном. Погиб четыре месяца назад — несчастный случай при горном восхождении.