О друзьях-товарищах

Помнится, я удивился, почему дивизион Пескова оказался здесь, когда еще недавно стоял на Припяти. Балакирев пояснил, что командование фронта обязало флотилию артиллерийским огнем и высадкой тактических десантов способствовать наступлению вдоль Березины 105-го (правый берег) и 53-го стрелковых корпусов. Чтобы успешнее решить эту ответственную задачу, командование Днепровской флотилии и перебросило на Березину самую боеспособную бригаду, усилив ее моим дивизионом.

И я вышел вперед двумя катерами-тральщиками (до фронта оставалось еще километра три или четыре), а все прочие катера спрятал в протоке, которая была так узка, что катера еле втиснулись в нее. Здесь никакой маскировки не требовалось: над протокой переплелись ветками деревья. И вообще это место было настолько глухим, что, отойдя от катеров метров на пять, один из матросов натолкнулся на полянку, где, похоже, с 1941 года лежали наши и вражеские солдаты, погибшие в яростной рукопашной схватке.

Мы захоронили тех и других.

Трое суток в ожидании сигнала наступления мы простояли на своей позиции. И все это время вели разведку. Не только побывали в окопах наших солдат и оттуда осмотрели передний край противника, но и посылали своих разведчиков в ближний вражеский тыл.

Данные нашей разведки и сведения, полученные от армейцев, были малоутешительными. Хотя тогда мы, разумеется, еще не знали, что фашисты для обороны Бобруйского направления в составе 9-й армии имели 12 пехотных и одну танковую дивизию и много самых различных частей усиления; тогда мы только догадывались, что враг намерен здесь стоять насмерть; это позднее, в ходе боев, мы узнали, что тут у фашистов было по пять и даже шесть линий траншей, идущих в глубину до шести — восьми километров, что перед передним краем у них много не только колючей проволоки, но и минных полей.

Все это мы узнали чуть позднее, а тогда нас больше всего интересовали Здудичи, перед которыми мы оказались, а еще точнее — река в их районе, ибо понимали, что она — наша дорога.

Так вот, Березину у села Здудичи фашисты перегородили двумя бонами, каждое из бревен которых стояло на трех самостоятельных якорях. Кроме того, каждый бон был опутан колючей проволокой, под защитой которой прятались противотанковые мины.

Еще — в обрыве правого берега фашисты соорудили дзот, через амбразуру которого на подходы к нижнему по течению бону поглядывал пулемет. И минные поля у бонов были как на правом, так и на левом берегу.

Понимали мы и то, что подходы к бонам наверняка давно пристреляны вражескими артиллеристами и минометчиками.

Словом, было ясно, что выбить врага отсюда будет трудно. Но больше всего нас смущало: с кем мы будем наступать? Ведь в окопах на передовой почти в каждой роте было столько солдат, что ее впору взводом именовать.

Короче говоря, стояли мы в непосредственной близости от фронта, знали, что прибыли сюда для боя, но когда он произойдет и где сейчас прячутся наши главные силы, об этом не догадывались; да и на передовой все шло до тошноты обыденно: и мы, и немцы периодически постреливали, и все тут.

Лишь однажды над нашими катерами прошел фашистский самолет-разведчик — «рама», как мы его звали. И по тому, что он не сделал над нами ни одного круга, не попытался снизиться, мы поняли: рассмотрел нас хорошо, и вот-вот появятся бомбардировщики, вызванные им. Зная, чем это пахнет, мы с Песковым быстренько отвели катера вниз по реке километра на два или три, где и замаскировали наспех.

Действительно, скоро появились вражеские бомбардировщики и так обработали квадрат нашей недавней стоянки, что мы в душе только радовались, что своевременно ускользнули оттуда.

Скрылись за горизонтом самолеты — мы вернулись на свои уже привычные места. Вот тут Губанов, в обязанности которого входило видеть и слышать все, и доложил:

— Товарищ комдив, они стадо коров разбомбили! С броняшек братва уже бежит туда, чтобы мясом запастись!

Мясо? Я немедленно снарядил туда и своих.

— Ага, наши уже прибежали… О чем-то говорят с теми… Никак ссорятся?! — держал меня в курсе событий Губанов.

Мои матросы ссорятся с песковцами?! Это было столь невероятно, столь противоречило нашему общему настрою, что я немедленно побежал вслед за своими, чтобы образумить их.

Черт с ним, с мясом, была бы дружба не порушена!

Прибежал как раз в тот момент, когда кто-то кого-то уже за фланелевку ухватил.

Не знаю почему, но я, помнится, только и сказал:

— И это сталинградцы? Из-за падали подраться готовы?

Скорее всего, волнуясь, не нашел нужного слова, вот и обронил — «падаль».

Только и сказал, а матросы стали уже смущенно поглядывать друг на друга, кто-то из них, брезгливо сплюнув, даже поддакнул:

— И верно… чуть не подрались…

Натянуто похохатывая, матросы перекурили и пошли на катера.

Когда матросов с бронекатеров не стало видно, я и сказал своим:

— Теперь марш за мясом!

Они какое-то время недоуменно смотрели на меня (это падаль-то брать?), потом, весело гогоча, бросились обратно.

Минут через тридцать или сорок в сопровождении своих смущенных матросов пожаловал Песков и сказал, весело улыбаясь: