О душе

При этом аристотелевская философия, которая развивается как наблюдающее исследование мира, которая начинается с умения удивляться простым вещам, и внимательно рассматривает их, впервые становится философией понятийной. У Платона мы видим ещё письменную транскрипцию сократического диалога. Собеседники разыскивают истину, как то, что в своей полноте в их опыте ещё не присутствует. То, до чего человек доискивается, всё время превосходит то, до чего человек уже доискался. Стремясь к истине, человек постоянно стремится к чему-то большему чем то, что он постиг, и постоянно перерастает себя наличного. И Платон всегда рассматривает человека в этом превышении самого себя. Никакая фиксация нашего пути не должна создавать у нас иллюзии, будто мы всё уже знаем. Язык Платона не понятийный, потому что Платон очень настойчиво идёт всё дальше и дальше, он понимает, что то, что он фиксирует, он фиксирует лишь как момент на пути разыскания истины.

В ответ на это Аристотель как бы говорит: да, человеку важно совершенствоваться, важно не останавливаться на том, что он понял, но всё-таки не менее важно по пути фиксировать то, что мы уже узнали о мире и о самих себе – и тогда уже, опираясь на то, что мы знаем и пользуясь им, устремляться к ещё не знаемому. В лице Аристотеля философия впервые становится понятийной, начинает фиксировать в понятиях доступное нам знание.

И ещё один принципиальный момент. Наука, как её выстраивает Аристотель, представляет собой систему связанных друг с другом дисциплин. Научные дисциплины составляют систему, взаимосвязь, потому что сама наша жизнь и есть взаимосвязь. В нашей жизни мы не перескакиваем из сферы в сферу таким образом, что, например, сегодня с утра до полудня я политик и больше никто, с полудня до заката – учёный, а после заката – муж. Нет, я остаюсь и учёным, и мужем, будучи политиком, и т. д. Моя жизнь, хотя и многогранна, но всё же едина. И науки тоже сопрягаются друг с другом в этом единстве жизни, они не расходятся как какие-то совершенно не связанные друг с другом дисциплины. Между ними обнаруживаются границы, связывающие их друг с другом. Эти границы, связи в аристотелевской науке отличаются от тех, которые привычны нам, людям Нового времени. Так, интересующая нас психология оказывается у Аристотеля очень близко связана с физикой, поскольку фюсис, «природа», для Аристотеля – и здесь он продолжает линию предшествующего ему греческого мышления – это прежде всего живой мир. То, что существует по природе, существует само от себя; начало его изменения, движения лежит в нём самом. Таковы растения, животные, люди. И именно такое живое Аристотель рассматривает как одушевлённое, задумываясь над тем, что есть душа, псюхе.

Уже на приведённом примере с физикой и психологией мы видим, что неверно считать аристотелевскую науку таким прообразом науки современной, который воспроизводил бы все черты последней. У крупного немецкого психолога Курта Левина есть работа об аристотелевском и галилеевском способах мышления в биологии и психологии[1]. В ней он показывает, что наука (прежде всего, физика) – у Аристотеля и у Галилея строятся принципиально по-разному, и что психология как наука порой работает ближе к тому способу научной работы, который практиковался Аристотелем, хотя, считает Левин, психологии следовало бы вырасти в науку галилеевского типа. Не претендуя подробно проследить здесь мысль К. Левина, мы ограничимся тем, что укажем некоторые основные особенности аристотелевской науки, отличающие её от науки Нового времени.