О, этот вьюноша летучий!

– У меня есть принцип, друзья, – лепечет капитан, – дорожить мнением коллектива. Все за одного, один за всех. Главное – не терять чувства локтя…

– Айда, ребя, похохочем, – решительно говорит Сидор.

Экипаж вместе с толпой станичников входит в клуб, но…

…Бесо и Шота тут же выскакивают оттуда, шепчутся, словно заговорщики, спрашивают о чем-то моторизированных мальчишек и после этого куда-то убегают.

В это время на пустынном морском берегу колдует у костра Витя Сорокин.

Блики огня мелькают на песке, на воде, на прибрежных камнях. Темным силуэтом обозначен на фоне звездной ночи неподвижный буксир «Ватерпас».

Витя ползает от словаря к словарю, листает толстые философские книги. Он сочиняет письмо своей возлюбленной.

– В настоящий момент, Бригиточка, – шепчет он, – я много думаю над идеей объективного принципа. Можно ли назвать его приказом разума, а формулу приказа императивом? Как ты думаешь?..

Задумчиво и мечтательно уставился Витя в темную ночь, потом встал с книгой руках, поборолся с зевотой, сказал с лукавостью:

– Хочу тебе напомнить, Бригиточка, одну идею Гегеля. Разум, записал он в своей книжонке, есть осознанная достоверность бытия всего реального. У-а-а-вв-а…

Витя Сорокин, как подкошенный, упал на песок возле костра и захрапел.

Поднимается тихий ветер, усиливается; бурно трепещет пламя костра; на море заплясали небольшие волны, вода все ближе подступает к костру.

Боцман Витя Сорокин сладко спит.

В это время Бесо и Шота сидят на дереве, горящими глазами смотрят в освещенные окна операционной местной больницы, где идет операция, иногда переглядываются, тычут пальцами в окна, молча ругаются, показывают друг другу кулаки.

В станичном клубе закончился киносеанс. Распахнулись двери, вывалила толпа хохочущих людей, бросилась к своим велосипедам, мотопедам и мотоциклам.

Вышли бешено хохочущие «трюмные черти», безучастный ко всему Толя Маков.

– Ну, ты! Понял, как етта баба в воду шасть!.. мать честна! – гогочут «трюмные черти». – Ну, ты! а ети, кобели, шпионы, что ль?.. а?.. Ну, ты! Во, дали! Вообще, картина богатая… Житуха сладкая, чего и говорить…

– Ой, братцы, пузо болит от смеху, – задыхается Сидор.

Под фонарем стоят и, набычившись, смотрят друг на друга Бесо и Шота. Молчат, покачиваясь.

– Опять ребята жрать хотят, – говорит Сидор.

– Не выйдет из тебя хирурга, Шота, – говорит Бесо. – Не умеешь самостоятельно мыслить.

– Я тебя убью, Бесо! – кричит Шота и бросается с поднятыми руками на друга.

Заметив товарищей, останавливается, бормочет смущенно:

– Хорошо бы сейчас покушать, Бесо…

Из клуба выбежал взволнованный, с нервическими движениями капитан.

– Друзья, вы не поверите: я сейчас связался с Портофлотом, и диспетчер меня так отругал, так отругал… Как-то странно, неинтеллигентно… Впрочем, «Голиаф» уже выходит к нам. Пойдемте на берег и будем ждать спасателей.

Экипаж «Ватерпаса» походит к месту высадки. У костра сладко спит Витя Сорокин. Костер пожирает философские справочники и словари. Вода подступила почти к самым боцманским ногам. Море залито огромным лунным светом. Буксира в море нет.

– Странно, а где же «Ватерпас»? – удивляется капитан. – Где дорогое мое суденышко?

– Я так думаю, Бронислав Иванович, что вода поднялась, – рассуждает Сидор, покуривая. – Вода, стало быть, поднялась, и буксирчик наш, того-этого, уплыл…

– Боцман! – кричит Зуппе. – Встать, будьте любезны! – Витя Сорокин обалдело вскакивает.

– Где «Ватерпас», Витя? – спрашивает капитан.

– В камнях сидит, Бронислав Иванович. Куда он денется, – зевает боцман.

– Посмотрите вокруг себя, Витя, и вы придете в ужас.

Боцман смотрит на море, зевает, смотрит себе под ноги, видит догорающие книги, испускает вопль ужаса.

– Книги! – кричит он, воздев руки к небу. – Сгорела моя любовь!

Утро настало. Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Встал Гелиос над бескрайним, сияющим морем.

В бескрайнем сияющем море покачивается на ласковой волне буксир «Ватерпас». Не видно на нем капитана, команды не видно на нем.

Пусто в машинном отделении, пусто в кубрике. Лишь висит над рундуком форма несчастного Эдика Евсеева, да белеет приколотая к брючкам его прощальная записка.

Вдруг крышка рундука поднимается, и из него выглядывает блудливая физиономия Эдика Евсеева.

Эдик осматривает кубрик – пусто. Вылезает из рундука.

– Хи-хи, – говорит он и вдруг начинает дико хохотать. – А Толик-то как рыдал! А капитан-то говорит – прощай! Ой, умру! Кому ботинки починить?

Быстро одевается, крадется по кубрику, поднимается по трапу, кричит в машинное отделение:

– Сидор, ку-ку!

– Ку! – доносится из пустого машинного отделения.

Эдик вылезает на верхнюю палубу, идет, пританцовывая, на бак, рассчитывая, что сейчас товарищи увидят его и ахнут.

– Ку-ку!

Тихо плещут о борт буксира волны, тихо звенит провод антенны. На палубе никого нет. Лишь одинокий голубь-сизарь бродит по крыше рубки.

– Эй, вы, ку-ку! – уже сердито кричит Эдик. – Эй, «трюмные черти», ку-ку! – Заметался в безотчетном беспокойстве. – Толик, ку-ку! Бронислав Иванович, ку-ку! Бесо, Шота, ку-ку! Витя Сорокин, ку-ку! дьявол тебя разбери!