О, этот вьюноша летучий!

– Примитивно! – выкрикнул Павел. – Вы, либералы, как огня боитесь классовой оценки явлений! Талант и бездарность! Добро и зло! Мистика!

Из-за самовара высунулась Танюша, любезно и снисходительно объяснила Красину:

– В нашей семье, кроме Николая, все убежденные марксисты…

Красин одобрительно покивал ей:

– Нынче все марксисты, а я вот электротехник.

– Браво, Леонид Борисович! – Таня влюбленно смотрела на него.

«Как он держится, какое самообладание, – глядя исподлобья на Красина, подумала «Струна», – а Павел – мальчишка».

– Эсеры умеют улучшать царский аппарат! – захохотал Горизонтов. – Сазонов и Каляев очень улучшили!

– Личный террор – глупость! – вскричал Павел.

– Не учи ученого! Я большевик и не хуже тебя…

– Вы уже и большевик, – с усмешкой посмотрела на Горизонтова Надя.

– Что касается меня, то я против раскола эсдеков, – смущенно сказала Лиза. К ней повернулся совершенно пунцовый Илья Лихарев.

– Вы читали, Лиза, «Две тактики»?..

Красин отвел в угол Буренина и тихо заговорил:

– Прекрасные славные юноши, но всю эту болтовню, крики, всю эту отрыжку нигилизма нужно ликвидировать немедленно. Дом открыт, любой сыщик может прийти, его еще и чаем угостят. У нас на Бергов большая ставка. Нужно наладить конспирацию.

– Хорошо, теперь идите, – сказал подполковник и повернулся к Мите спиной. По лицу «Огурчика» прошла волна чувств: страх сменился отчаянием и стыдом, потом появилось выражение злобы и угрозы. Оскалившись, он погрозил пальцем длинной сухой спине и вышел из кабинета.

В полутемной и пустой гостиной перед камином Буренин тихо говорил с Павлом Бергом.

– Ваша идея о продаже недвижимости в пользу партии несостоятельна, Павел Иванович. Партии выгодно, чтобы хозяином на ваших фабриках были именно вы, а не какой-нибудь Влас Лукич. Сегодня в концерте вас видел «Никитич» и просил кланяться.

– «Никитич»! Сам! Он знает обо мне! – вскричал Павел.

– Разумеется. На Третьем съезде, должно быть, будет принято решение о создании боевых рабочих дружин, а возможно, Павел Иванович, и еще более серьезные решения…

– Скорее бы, – прошептал Павел.

Солнечным зимним днем на углу оживленных московских улиц Витя Горизонтов отчитывал Митеньку Петунина.

– Опозорил меня у Бергов, драгунская шкура! Ты где это анархизма поднабрался?

Митенька дрожал, благоговейно смотрел на свое божество.

– В общество «Солнце и мы» ходил. Увлекся. Забросили вы меня, Виктор Николаевич. Литературки не хватает.

К молодым людям подошел массивный пыхтящий городовой Дормидон Ферапонтыч Уев.

– Попрошу не скопляться, господа, – просипел он, боязливо кося глазом.

– Дай семечек, Ферапонтыч, – небрежно сказал Горизонтов.

– Извольте, извольте. – Городовой протянул щедрую жменю.

– Спасибо, Ферапонтыч. Иди, не бойся.

Уев отошел со вздохом облегчения.

– Ладно, Митяй, литературы я тебе добавлю, – благодушно сказал Виктор, – а теперь, Митяй, слиняй – у меня рандеву с барышней.

И тут в глазах Мити промелькнуло что-то такое страшное, чего он, видно, и сам испугался.

– Свидание приватное, Виктор Николаевич, или по боевому делу? – с трудом спросил он.

– Давай-давай, – Горизонтов бесцеремонно подтолкнул его коленкой.

Лиза Берг и Надя приближались к перекрестку.

– Здесь, Лиза, мне нужно с вами проститься, у меня встреча с Горизонтовым, – сказала Надя.

Лиза вспыхнула, пошла прочь, обернулась, увидела, как встретились Надя и Виктор, пошла еще быстрее.

Митя видел встречу отраженной в трактирном стекле.

– Спаситель души моей… до конца дней… как смыть мне кровь убиенных агнцев…

Горизонтов вел Надю по узким улицам, где сновало множество лохматых оборванных парней.

– Это, Надя, московский «Латинский квартал». Вот перед вами «Чебыши», где еще «Народная расправа» гнездилась, а это каракозовский «Ад»… Бон суар, месье Добриан!

Последнее было адресовано господину в продранном цилиндре, клетчатом пледе и пенсне.

– Здравствуй, красивый человек-зверь, – монотонно ответил тот.

– Бон суар, Евдокия Васильевна! – Горизонтов приподнял картуз перед теткой, которая несла целую корзину свежих бубликов.

– Бон и вам. И, батюшки! И красивый-то и здоровый! В деревню бы тебе, Витек, в хорошее хозяйство, чего маешься? Леварюцию ждешь? Возьми бублик-то и барышню угости.

Горизонтов явно красовался перед Надей, показывая, какой он здесь «свой человек». Девушка молча улыбалась. Вдруг юноша-гигант озабоченно уставился себе под ноги, покрутил головой.

– Ох, эсеры-сволочи! Посмотрите-ка, Надя, на эти милые желтые следы!

– Мелинит, – прошептала Надя.

Он открыл перед ней калитку, а сам перепрыгнул через забор. По следам они подошли к утонувшему в снегу амбарчику. Он бухнул в дверь сапогом. В тишине послышался звук взводимых револьверных затворов.

– Не дурите, не дурите! Не знаю я ваших паролей! – крикнул Виктор.

«Англичанин Вася», – прошептали внутри, дверь открылась, и на пороге появился бледный кадыкастый юноша, эсер «Личарда».

– Эх, эсеры-эсеры, черти вы полосатые, – сказал Виктор. – Чем желтый след протаптывать, повесили бы прямо вывеску «бомбовая мастерская Личарда энд Ко».

– «Англичанин» прав, мы просто рехнулись, парни! – засуетились эсеры.