О, этот вьюноша летучий!

Они шли теперь вдвоем по широкому госпитальному коридору. Вокруг было хирургическое отделение, что называется, «обитель скорби» со всем присущим – и стонами, и плачем, и лицами, окаменевшими уже от страданий, но они, капитан Ермаков и медсестра Мария, в эту минуту не видели и не слышали вокруг ничего и никого, кроме друг друга. Странный неловкий диалог происходил между ними.

– А я, знаете, честно говоря, никогда не думал, что хирурги работают в зеленом! – пылко признавался Ермаков. – Я думал – в белом! Клянусь, думал – в белом!

– А это у вас для чего? – с целеустремленным любопытством спрашивала Мария, притрагиваясь к ермаковскому шлему.

– Для мотоцикла! – восторженно пояснял Ермаков.

– В жизни не ездила на мотоцикле, – задумчиво удивлялась такой особенности своей судьбы Мария. – Даже странно.

– На мотоцикле без шлема нельзя, – с малопонятной отеческой строгостью предупреждал Ермаков и тут же радостно спохватывался. – У меня есть запасной шлем. У меня, между прочим, два запасных шлема.

– А зачем вам два запасных шлема? – удивлялась Мария.

– Для пассажиров, – любезно и слегка таинственно пояснял Ермаков. – Один пассажир на заднем сиденье, а другой в коляске.

– Значит, вы можете везти сразу двух пассажиров? – уважительно восхищалась Мария.

– Да, двух, – со сдержанной гордостью отвечал Ермаков. – Двух, и оба в шлемах. Впрочем… – лицо его вдруг вспыхнуло от неожиданной радостной находки. – Я могу и ОДНУ везти!

Тут он остановился и воззрился на женщину, и та почти остановилась, как бы еще не понимая, но уже чувствуя приближение чудесного поворота судьбы.

В этот момент к ним приблизился деловой и сосредоточенный молодой хирург.

– Я извиняюсь, Мария Афанасьевна, но уже пора мыться для резекции, – сказал он.

– Я извиняюсь, – сказала Мария Ермакову.

– И я извиняюсь, – сказал он ей.

– Вы уж простите, – сказала она, понемногу отдаляясь.

– Это вы меня простите, – сказал он, не двигаясь с места.

Тогда она пошла прочь. Застучали каблучки по кафелю госпитального коридора.

Ермаков смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью операционного блока.

Конец рабочего дня в Цветограде. «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы» непрерывной чередой выезжают на перекресток и порциями по фильтрующей стрелке выезжают на трассу. Длинные очереди выстраиваются на автобусных остановках и у газетных киосков.

Странно выглядит на этом фоне Силуэт, который, отоспавшись после дежурства, выходит, зевая, на крыльцо одного из типовых цветоградских домов, потягивается и медленно плетется к магазину, где уже смотрит в его сторону кучка парней.

По дороге ему попадается тройка девочек-переростков и среди них одна – Светланка Ермакова. У постановщика может даже возникнуть подозрение, что девицы поджидали здесь нашего красавца.

– Виктор! – пискнула одна из них, обмирая.

– Привет, – буркнул он и прошел, даже вроде и не заметив «кто есть кто».

Поздний вечер. Сумерки. Зеленеет, поблескивает чистыми первыми звездочками летнее небо, но уже зажглись в крупнопанельном «багдаде» – Цветограде – неоновые вывески, и уже пульсируют на улицах желтым огнем светофоры.

В сумерках возле горбольницы пусто. Два-три «рафика» стоят без движения. Изредка проходит через паркинг фигура в белом халате и скрывается в дверях.

Впрочем, при небольшом усилии мы можем увидеть в стороне от санитарных машин контуры мотоцикла «Иж-Планета» с коляской, а рядом сидящую на ступеньках мужскую фигуру.

По всей вероятности, капитан Ермаков никуда от больницы и не отъезжал. Так он и провел все эти часы до заката солнца в странном, непонятном ему самому, но чудесном юношеском ожидании. Он курит, курит, все курит и смотрит на небо и на крыши домов, на окна горбольницы и особенно на огромный кристалл операционного блока, где горит тревожно-яркий свет.

Какая-то еще согбенная унылая фигура появилась возле больницы и вошла в полосу света, падающего из операционной.

Без труда мы узнаем в этой фигуре злополучного водителя «Фиата», попавшего утром в катастрофу на 105-м километре.

– Разрешите прикурить? – обращается он к Ермакову.

Ермаков протягивает ему зажигалку.

– Вас уже выписали?

Человек вглядывается.

– Инспектор! Вы? Да, меня выписали. Это был просто нервный шок. А Веру мою прооперировали, и есть надежда. Инспектор, дорогой, я помню, что вы мне сказали – другой бы на моем месте уже был бы в «небесной канцелярии». Значит, я правильно все сделал, правда? Мне всегда говорили…

– Скажите, экзамены по вождению у вас Самохин принимал? – спрашивает Ермаков.

– Да, – после мгновенной заминки сказал пострадавший. – Чудесный парень! Вы его знаете? Он говорил мне, что у меня какие-то особенные способности к вождению. Особая реакция… Вы тоже…

Ермаков кашлянул и положил руку на плечо пострадавшему, как тогда, утром.

– К чести твоей, друг, могу сказать лишь одно – перед столкновением с трактором ты вывернул руль не влево, а вправо.

– Что это значит? – озадаченно спросил пострадавший.

– Это значит, что ты поворачивал на себя, – жестко сказал Ермаков. – Инстинктивно ты спасал не себя, а ее – Веру.