О, этот вьюноша летучий!

– А когда ты спать будешь? – в тон ему спросил сын.

И наконец, уже после этих дежурных фраз, забыв о всяком благоразумии, отец и сын полностью отдаются своему счастью: расправляют парус, крепят его к гику, тянут фалы, проверяют блоки…

Блики солнца и воды мелькают на их сосредоточенных от счастья лицах. Оба – голые по пояс, и здесь, конечно, уважаемый режиссер, мы можем по достоинству оценить тренированность старшего инспектора Ермакова. Конечно, далеко ему до плейбойской мускулатуры «Силуэта», но никаких излишеств или, как раньше говорили, «соцнакоплений» в его фигуре не замечается.

И вот косой парус с большими буквами FD поднялся на мачте. Папа Ермаков сел к рулю, а Сергунчик возился со шкотами. Они уже были в середине заливчика, когда…

Капитана Ермакова посетило отвратительное воспоминание о сегодняшнем утре. Он увидел, как воочию, изуродованный «Фиат» колесами вверх и женщину, заклиненную смятой дверью, ее неподвижные, будто муляжные ноги.

– Прости, Сергун, – чуть ли не умоляюще сказал он сыну и повернул яхту к берегу. – Знаешь ли, сегодня у нас на 105-м километре произошел ужасный случай. Прости, я должен…

Тем временем в главном хирургическом блоке Цветоградской больницы шла серьезная операция. Три хирурга в зеленых халатах под огромной лампой мудрили над операционным полем. Два анестезиолога следили за своими приборами. Еще два врача занимались аппаратом «сердце-легкие».

Чуть в стороне от операционного поля за своим столом священнодействовала старшая операционная сестра. Это была, видимо, очень опытная операционная сестра. Она словно предугадывала намерения хирургов и всякий раз протягивала нужный инструмент за секунду до того, как он требовался. Так же, как и хирурги, она была облачена в зеленоватую асептическую одежду, в шапочку и маску. Видны были только большие серые глаза, на которых мы задержимся чуть дольше, чем на всех прочих глазах в операционной, для того чтобы показать, что мы испытываем к этим глазам особый интерес.

Ермаков подъехал на мотоцикле к зданию горбольницы и уже на лестнице встретил директора совхоза «Красный Луч» Челёдкина.

– Петр Ефимыч, привет! – с деланой бодростью приветствовал его директор. – А я тут насчет Сашка Фофанова приехал. Попал наш Сашок в передрягу.

– Мне вам руку не хочется пожимать, Челёдкин, – сказал Ермаков, пожимая директорскую руку. – Увидите, я на вашей развилке поставлю специальный пост. Вы сажаете за руль алкоголиков!

– Бей нас, Ефимыч, – тяжело вздохнул Челёдкин. – Бей, и побольнее…

Они шли по коридору больницы и возле дверей хирургического отделения встретили знакомого врача, который повел их дальше.

Они вошли в палату, где уже лежал злополучный Сашок Фофанов после операции. Одна загипсованная нога его была подтянута вверх на противовесе. Верхняя часть туловища Сашка тоже вся была в гипсе, включая и голову, на которой имелись только узкие, словно в рыцарском шлеме, прорези для глаз и рта.

– Племянник он мне, – всхлипнул Челёдкин. – Сашок! Как ты?

– Умираю, – бодро сказал пострадавший герой всего происшествия. – Курить хочу – умираю.

Зло закусив губу, Ермаков вышел из палаты и спросил врача:

– А что с той женщиной?

– Сейчас заканчивается операция. Там очень серьезно. Шансов мало, – ответил врач.

Они прошли в операционный блок, и тут как раз открылись двери. Санитары медленно прокатили коляску, на которой без движения лежала прооперированная женщина.

Ермаков долго смотрел ей вслед.

Тем временем в послеоперационной происходило шумное движение. Хирурги, что называется, «размывались»: стаскивали асептическую одежду, перчатки, фыркали под кранами, переодевались. Сквозь открытые двери до Ермакова донеслись обрывки разговора.

…вы увидите, Куницер будет настаивать на втором этапе…

…теперь все зависит от сердца…

…да, танцевать она не скоро будет…

– Подождите, – сказал Ермакову знакомый врач. – Сейчас мы поговорим с профессором Бурцевым.

Тут в послеоперационную вышла женщина, сняла свой зеленый халат, маску, шапочку, тряхнула волосами, и мы узнали в ней операционную сестру.

Мы-то ее просто узнали, а наш герой старший инспектор ГАИ капитан Ермаков, как ее увидел, так сразу и влюбился.

Здесь будущему постановщику предоставляются широкие возможности для поисков киноэквивалента слова «влюбился».

Ну, к примеру, он может выключить звук, и вся дальнейшая сцена беседы Ермакова с профессором Бурцевым может пройти на немой артикуляции и при всей ее важности отойти на второй план, а на первый план выйдут взгляды, особенные взгляды инспектора Ермакова и операционной сестры Марии, ибо и она, медсестра Мария, почувствовала что-то особенное, когда увидела в коридоре сухощавого мужчину в кожаной куртке и с мотоциклетным шлемом в руках.

Странные, логически малооправданные перемещения в пространстве капитана Ермакова привели его наконец к медсестре Марии.