О Фотографии

Хотя в принципе любой сюжет является достойным поводом для того, чтобы быть увиденным фотографи­чески, сложилось мнение, что фотографическое ви­дение отчетливее всего проявляется на причудливых или тривиальных сюжетах. Сюжеты выбираются по­тому, что они скучны или банальны. Поскольку мы к ним равнодушны, на них лучше всего проявляется спо­собность камеры «увидеть». Когда Ирвингу Пенну, известному своими красивыми фотографиями зна­менитостей и пищи для журналов моды и рекламных агентств, устроили выставку в Музее современного искусства в 1975 году, там была только серия фотогра­фий окурков, снятых крупным планом. По этому пово­ду директор отдела фотографий музея Джон Жарков-ски выразился так: «Можно предположить, что [Пенн] редко испытывал более чем поверхностный интерес к номинальным сюжетам своих снимков». А другого фотографа похвалил за то, сколько тот умеет «извлечь

из сюжета» «глубоко банального». Прописка фото­графии в музеях прочно ассоциируется теперь с эти­ми красивыми модернистскими формулами: «номи­нальный сюжет» и «глубоко банальное». Но при таком подходе не только уменьшается роль сюжета, а еще и расшатывается связь фотоснимка с конкретным фото­графом. Фотографический способ видения нельзя ис­черпывающе проиллюстрировать множеством персо­нальных фотовыставок и ретроспектив, устраиваемых музеями. Чтобы быть узаконенной как искусство, фо­тография должна культивировать представление о фо­тографе как об авторе и обо всех снимках, сделанных одним мастером, как о едином целом. Такая трактов­ка больше подходит, скажем, Ман Рэю, который рас­пространил свои принципы и стиль и на фотографию, и на живопись, чем Стейхену, занимавшемуся абстрак­цией, портретами, рекламой потребительских това­ров, фотографией для журналов моды и разведыва­тельной аэрофотосъемкой (во время службы на обеих мировых войнах). Но значения, которые приобрета­ет снимок, рассматриваемый как часть всего корпуса работ одного мастера, не особенно существенны, ког­да критерием является фотографическое зрение. Для последнего важнее новые значения, которыми напол­няется любая фотография при сопоставлении — в иде­альных антологиях, либо на стенах музея, либо в кни­гах — с работами других фотографов.

Такие антологии имеют целью воспитать фотогра­фический вкус вообще, научить такому зрению, для которого все сюжеты равноценны. Когда Жарковски описывает заправочные станции, пустые гостиные и другие унылые объекты как «системы случайных фактов на службе воображения [фотографа]», он име­ет в виду, что эти сюжеты идеальны для камеры. Яко­бы формальные, нейтральные критерии фотографи­ческого видения на самом деле решительно оценочны в отношении сюжета и стиля. Переоценка наивных и непродуманных фотографий XIX века, в частности, сделанных со скромной целью что-то зафиксировать, отчасти объясняется их жестким рисунком — педаго­гическим коррективом «пикториального» мягкого рисунка, который со времен Камерон и до Стиглица ассоциировался с претензиями фотографии на статус искусства. Однако жесткий рисунок вовсе не являет­ся обязательной нормой фотографического видения. Как только сочтут, что фотография очистилась от от­живших отношений с искусством, от миловидности, вполне может вернуться вкус к пикториальной фото­графии, к абстракции, к возвышенным сюжетам вме­сто окурков, заправочных станций и людских спин.

Язык, на котором обычно оценивают фотографии, чрезвычайно скуден. Иногда он паразитирует на лек­

сиконе живописи: композиция, свет и т. д. А чаще это суждения самого расплывчатого характера, когда фо­тографии хвалят за то, что они тонкие, или интерес­ные, или впечатляющие, или сложные, или простые, или — излюбленное — обманчиво простые.

Бедность этого языка не случайна: дело не в том, что отсутствует богатая традиция фотографической кри­тики. Причина в самой фотографии, когда к ней под­ходят как к искусству. Фотография предлагает про­цесс воображения иной, чем живопись (по крайней мере в традиционном ее понимании), и апеллирует к другому вкусу. В самом деле, различие между хоро­шей фотографией и плохой совсем не такое, как меж­ду хорошей картиной и плохой. Эстетические оцен­ки живописи основаны на критериях подлинности и мастерства — критериях, менее строгих в фотографии или вообще к ней не применимых. Позиция знато­ка живописи предполагает соотнесение конкретной картины с остальными произведениями художника в совокупности, с различными школами и иконогра­фическими традициями, тогда как в фотографии со­вокупность работ фотографа необязательно обладает стилистическим единством, а его отношения с фото­графическими школами имеют гораздо более поверх­ностный характер.

Один из критериев, общих для оценки живописи и фотографии, — новаторство. И ту и другую часто ценят