О Фотографии

когда-то казавшееся слишком смелым, теперь пред­ставляется самоочевидным, определяет современные фотографические вкусы и допускает неограниченное их расширение. Правдоподобным же оно стало толь­ко тогда, когда фотографией заинтересовались кура­торы и историки и ее стали регулярно выставлять в музеях и галереях. Музей не отдает предпочтения од­ному какому-то стилю. Он представляет фотографию как собрание параллельных стилей и задач, сколь угодно различных, но не воспринимаемых как взаим­но противоречащие. Эта деятельность музеев имела огромный успеху публики, реакция же самих профес­сиональных фотографов была неоднозначной. Ново-обретенная легитимность фотографии не могла их не радовать. С другой стороны, они видели угрозу в том, что самые художественные изображения обсуждают­ся в одном ряду со всеми другими типами изображе­ний — от фотожурналистики до научной фотографии и семейных снимков. Это якобы низводит фотогра­фию до чего-то тривиального, вульгарного, до обык­новенного ремесла.

Но подлинная проблема с включением функцио­нальных фотографий (то есть сделанных для практи­ческих целей, коммерческих надобностей или просто на память) в общий корпус фотографических дости­жений не в том, что это принижает фотографию, рас­сматриваемую как искусство, а в том, что эта практика

противоречит природе большинства фотографий. В большинстве случаев камера используется для созда­ния фотографий преимущественно наивного или де­скриптивного характера. Но в новом контексте, в му­зейной или галерейной экспозиции они перестают быть фотографиями «о» сюжетах в прямом или пер­вичном смысле, они становятся исследованием воз­можностей фотографии. Поселившись в музее, фото­графия сама начинает казаться проблематичной — в том смысле, как это ощущали очень немногие рефлек­тирующие мастера, в чьих работах именно ставился вопрос о способности камеры отразить действитель­ность. Эклектические музейные коллекции подчер­кивают произвольность, субъективность всех фотогра­фий, включая явно дескриптивные.

Выставки фотографий в музеях стали таким же ти­пичным мероприятием, как персональные выставки художников. Но фотограф отличается от художника, даже во многих серьезных съемках у него роль второ­го плана, а при обычном фотографировании — почти несущественна. Постольку, поскольку нас интересу­ет объект фотографии, мы ожидаем, что фотограф не будет выпячивать себя. Так, успех фотожурналисти­ки предопределяется тем, что работу одного классного фотографа трудно отличить от работы другого — за ис­ключением тех случаев, когда кто-нибудь из них моно­полизировал какую-то тему. Сила этих фотографий —

в изображениях (или копиях) мира, а не в сознании индивидуального художника. В подавляющем боль­шинстве фотографий, сделанных прессой, военными, полицией либо в семьях, или научного и промышлен­ного назначения любой след индивидуальности того, кто стоял за камерой, противоречит основному требо­ванию к снимку: чтобы он был документом, диагнозом, информацией.

Подписьхудожника на полотне—естественная вещь, на фотографии — нет (если она есть, это выглядит дур­ным вкусом). Из самой природы фотографии вытекает двусмысленность положения фотографа как автора, и чем больше работ у талантливого фотографа, чем они разнообразнее, тем больше его авторство кажется кор­поративным, а не индивидуальным. Многие опублико­ванные фотографии выдающихся мастеров, кажется, могли бы быть сделаны другим талантливым профес­сионалом того же периода. Чтобы работа была легко уз­наваема, требуется либо формальное упрямство (как у Тодда Уокера с его соляризованными фотографиями или у Дуэйна Майкелса с его повествовательными по­следовательностями снимков), либо одержимость од­ной темой (обнаженной мужской натурой у Икинса или Старым Югому Лофлина). У фотографов, которые не так себя ограничивают, корпус работ не обладает той цельностью, какая свойственна работам худож­ников в других видах искусства при таком же прибли­