О гениях, школе и бессонных деньках (СИ)

Альфред отвечает с охотой и готовностью. Выходит слишком коряво, слишком мокро, но одного того факта, что Джонс всецело отвечает, так еще и перетягивает инициативу на себя, хватает Ване с лихвой, чтобы мозг начал отключаться от возбуждения. А когда он еще и чувствует, как настойчиво Ал потирается об него пахом, и что там, на паху, весьма ощутимый бугор, мыслей не остается вовсе. Ваня тихо стонет, прижимается сильнее и крепче, а Альфред тем временем подается вперед и вжимает его в стену, пока сам никак не может оторваться от губ.

— Ты прикинь, я, кажись, тоже гей, — шепчет он в темноте. Ваня бы отбил себе лоб фейспалмом, если бы в этот момент губы не коснулись бы шеи, и мир не померк бы перед глазами. В смысле он и так был темным, а тут заплясал фейерверком и искрами. Вот она, химическая реакция тел.

А Альфред тем временем целует шею, сдвигая вбок шарф. По собственной инициативе, вкладывая всего себя. Ваня только удивляется, насколько чувствительной была кожа и насколько нежными кажутся эти прикосновения. Он готов, наверное, растечься лужей прямо здесь, но вместо этого лишь потирается плотью об Ала, сползает чуть ниже по стене и, к своему собственному удивлению, тихо стонет. И тут же затыкает рот ладонью — ведь они, все еще в школе. И от этого еще жарче, хотя из ушей уже, кажется, идет пар от перегрева.

— Вань, черт, это круто, — шепчет Джонс и кусает кожу, пока Ваня тянет его ближе к себе за ягодицы. И мнет их пальцами. А Ал, чертов Ал, повторяет, ощущает мягкость бедер и, кажется, сам выпадает из реальности. — Такие округлые… — слышно, как он шумно сглатывает и дышит чаще.

У Вани едет крыша от этого дыхания и сильных пальцев на ягодицах. И если раньше он был уверен, что хочет (хотя бы в мыслях) завалить Джонса и хорошенько отыметь его, то теперь в голове собственное тело, распластанное на простынях, и Альфред сверху. Ни о каких простынях в тесной коморке и речи нет, но в мыслях это выглядит до потрясающего возбуждающе.

— А что делать-то? — вдруг спрашивает Альфред, который и впрямь не знает.

Его голос страшно хрипит, и Ване стоит больших усилий, чтобы немного отстраниться и коснуться ладонью чужого паха.

— Повторяй, — почти умоляет он.

Альфред задыхается и просовывает вниз свою ладонь, ощущая горячую Ванину плоть даже сквозь ткань брюк. От этого тянет нереальностью и неправильностью, но Джонс лишь расстегивает пуговицу, торопливо ныряет под ткань белья и касается нежной кожи. Это стоит того, когда с губ Вани срывается новый сдавленный не стон даже — всхлип, и он трепетно прижимается ближе, толкается сильнее в руку и сам касается члена Альфреда.

— Ух ты-ы-ы, — шепчет Ал и сглатывает быстро и часто. В горле сухо. В глотке нет больше звуков, а в кромешной тьме Джонс слышит лишь частое Ванино дыхание. И это заводит все сильнее, сильнее даже, чем рука на собственном члене и влажные губы, которые вновь тянутся ближе, вновь целуют.

— Черт, Ал, резче, — хнычет Ваня, сгребая свободной рукой волосы на затылке Альфреда и притягивая еще ближе, так что они стукаются лбами.

— Так? — Джонс двигает рукой быстрее, и Ваня стонет, кивая, — сказать что-либо он просто не в силах.

Ваня кончает спустя пару движений и как-то разом обмякает, опершись на стену. Но ладонью двигать не перестает, водит ей медленно, размеренно, и Ал понимает, что все, это грань, за которую еще чуть-чуть и он нырнет с головой. Так и выходит, когда большой палец нежно обводит головку, а Ваня впивается губами в оголенную шею Джонса. Тот задыхается, сдавленно стонет, и кончает, утыкаясь лбом в лоб Брагинского.

— Чума-а-а… — шепчет он чуть позже, когда оба вспоминают, где вообще находятся и лениво силятся привести себя в порядок.

Керкленда рядом больше не слышно, но это не значит, что опасность миновала. На уроки ни Джонс, ни Брагинский идти точно не собираются — бессонная ночь и слишком бурное утро дают о себе знать сильнейшей усталостью. Кое-как застегнув ширинку, Альфред тянется к фонарику, который, треснувшись об пол, больше не включается, и вдруг в голову приходит внезапный вопрос.

— Слушай, а мы вообще где? — вдруг говорит он.

Ваня замирает, прикидывая маршрут и чуть хмурится:

— На третьем этаже, где-то над библиотекой, — пожимает плечами он.

Альфред охает, а до Брагинского с трудом доходит его удивление. Точно, непрописанные два метра сорок сантиметров по всем этажам. Судя по длине, они как раз находятся в них и эта деревянная панель… Ваня торопливо тянется к своему фонарику и включает его, а Альфред уже подпрыгивает рядом от нетерпения.

Вокруг находится куча каких-то журналов, плакатов и бумаг. Глаза Джонса разом загораются, а фонарик медленно скользит по поверхности коморки. Здесь все в журналах. Все в тайных знаниях.

— И что это? Секретные манускрипты? — Джонс выхватывает один из журналов из стопки и тянет к себе. — Мегастарые книги? Неизвестные шифры?

Ваня передвигает луч фонарика на обложку и едва ли сдерживается, чтобы не заржать в голос.