О гномах и сиротке Марысе

— Гномы!.. Гномики! — прошептал Войтек.

Тут взошла луна и залила полянку серебряным сиянием.

— Король! — воскликнул Куба сдавленным голосом. — Ой! Король… — и показал пальцем на старую грушу, из дупла который исходил яркий, белый свет.

Ослеплённый этим внезапным светом, Войтек сначала ничего не мог различить, но, когда глаза немного привыкли, увидел в дупле старенького короля в белой мантии, в короне и с золотым скипетром в руке.

Войтек не успел ахнуть, как в большой куче хвороста и терновника, сложенной Петром, золотыми пчёлками зароились маленькие юркие искорки и зазмеились золотые язычки пламени.

А в воздухе опять зазвучал тихий, звенящий напев:

Тсс!.. Всё спит!..
Как искр рой кружит!
Смотри! Костёр в траве зажжён,
Росинкой каждой отражён,
Всё громче хруст, и шип, и треск,
Всё выше в небе ясный блеск!
Гори, купальский наш костёр,
Рвись выше леса, выше гор!
Как добрый хворост наш трещит!..
Тсс!.. Всё спит…

Песня ещё не смолкла, когда кучу хвороста и терновника охватило яркое пламя, осветив гномиков, которые быстро и легко, словно паря в воздухе, танцевали вокруг костра. От этого мелькающего хоровода кружилась голова.

— Ой, ой!.. — испуганно крикнул Войтек. — Тятя!.. Гномы пляшут!

— Король! Король! — как зачарованный шептал Куба, не сводя глаз с дерева. — Тятя, король!

Втянув голову в худые плечи, он стал похож на сонную птицу, дрожащую от холода и страха.

Но Пётр ничего не видел и не слышал. В пропотевшей рубахе, налегая на соху, он допахивал последнюю борозду, и глаза у него светились тихой радостью.

Допахал, воткнул соху в землю и, окинув взглядом необъятное, залитое лунным сиянием небо, снял шапку. Потом взял лошадь под уздцы и зашагал к опушке, где сидели ребятишки.

Шёл он легко, бодро, будто и не работал только что, а отдохнул хорошенько, и на душе у него было так же тихо и светло, как этой лунной ночью.

Шёл, а в воздухе раздавались нежные, приглушённые звуки, будто пение невидимых скрипок…

Тсс!.. Всё спит!..
Работой пахарь сыт,
И отдохнуть ему пора!
А мы танцуем до утра,
А наш огнистый хоровод
Всю ночь кружится напролёт!
Пока хоть искорка горит,
Пока не вспыхнул свет зари,
Не заиграл в слезинках рос,
Не раскидал по небу роз,
Наш хоровод кружит, кружит!..
Тсс!.. Всё спит…

Как заворожённый слушал Пётр эту песню, глядя на озарённые луной просторы, а рядом, чётко вырисовываясь на земле, чернела его короткая, приземистая тень.

Взглянул на неё Пётр раз, взглянул другой и тяжело вздохнул.

Разве не так же вот, как эта тень, ходит за ним по пятам его чёрная доля?

Понурил он голову, задумался и уж не слышал больше звучащей в воздухе музыки.

Вот поднял он целину, распахал поле. А чем его засеешь, когда ни зерна нет, ни денег?

Что заработал на лесопилке и на чёрный день отложил — ушло на соху, борону, на топор да на хлеб. Как ни трясись над тряпицей с деньгами, как ни сжимай её в кулаке, кузнецу всё равно платить надо, да и за соль тоже. Последний грош на днях истратил…

Что делать? Как помочь земле родимой, чтоб не тосковала, не томилась понапрасну?..

Поглощённый заботами, шёл Пётр домой, а тень скользила за ним. Пётр в калитку — и тень за ним. Пётр в дверь — и тень тут как тут. Так и улеглась, как неразлучный товарищ, на пороге, а может, и в дом прошмыгнула, кто её знает. Но Петру не до неё было; швырнув шапку на стол, он тяжело опустился на лавку и погрузился в невесёлые думы.

Вдруг скрипнула дверь — и на пороге появилась Марыся.

Суд над Ошмётком

I

Каждый день на деревне спозаранку начинали стучать цепы. Где в одиночку молотят: туп-луп! туп-луп! Где вдвоём: тупы-лупы, тупы-лупы! Где втроём: туп-луп-туп! туп-луп-туп! Где вчетвером: тупы-лупы-тупы-лупы! тупы-лупы-тупы-лупы! Всё быстрей, всё задорней выстукивали цепы, а из лесу отвечало эхо. Хозяева торопились обмолотить новый урожай, чтобы не опоздать с севом.

Только Петру молотить нечего; только он один как тень слоняется — то на поле пойдёт, то домой вернётся, и так целыми днями. Ломает голову: где раздобыть зерно, чем засеять поле?

А земля словно просит, чтобы её засеяли. Солнце её согрело, росы освежили; прямые, ровные лежат борозды под тихим небом. От зари до зари вьётся над пашней жаворонок, серый певун полей, и распевает звонко:

Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!
Запоёт и твой цеп!
Снимешь с поля урожай,
Воз повыше нагружай!

Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!

Запоёт и твой цеп!
Засыпай закром
Золотым зерном!

Пётр слушал и вздыхал, качая головой.