О гномах и сиротке Марысе

— Коли так, будет тебе соха! — сказал Войцех.

— Будет! Будет! — закричал скворец и весело забил крыльями.

У Петра глаза загорелись, силы в нём так и заиграли. Расправил он плечи и заговорил горячо:

— Сделай мне, Войцех, такие рукояти, чтоб я налёг и все камни, какие есть, выворотил! А сошник — чтобы как солнце горел да поглубже входил, борозду для зерна готовил. И отвал получше, чтобы пласты играючи отваливал да ровнёхонько друг подле друга клал. И рассоху, и колёсца, и обжи — всё побольше, покрепче да попрочнее! И дерево бери не из чащи, а с полянки, где жаворонок пел и свирель играла, где воздух вольный, как в поле… Вот какую мне соху сделай!

— Соху! Соху! — пронзительно закричала птица, заглушая Петра.

Войцех улыбнулся добродушно и кивнул седой головой.

— Будь по-твоему, — сказал он, когда умолк скворец. — Будь по-твоему! Я какую хочешь соху могу сделать — и для лентяя и для труженика, и барскую и мужицкую… И такую могу, что, как в масло, будет в землю входить, пускай там хоть камень на камне!

— В добрый час! — молвил Пётр, развязывая тряпицу с деньгами. — Вот всё, что у меня есть. Да заодно и борону сделай.

— А как же! Будет борона зубастая, как волчья пасть. Расчешет землю, как баба кудель. Будь покоен!

— Ну, счастливо, — сказал Пётр, у которого уже руки чесались — не терпелось поскорее схватить топор да пни корчевать. — Через неделю приду за сохой!

— Приходи! — сказал Войцех.

— Приходи! Приходи! — закричала птица вслед Петру, который так быстро зашагал домой, словно помолодел лет на десять.

II

Дивились люди, проходя мимо пустоши: что за человек там от зари до зари пни корчует, терновник рубит, ветки да камни носит и на меже складывает, полынь, коровяк косит, сорняки выпалывает?

Остановятся и глядят на работника, а у того глаза сверкают и пот по лицу струится, будто он с медведем один на один схватился и не уступает.

— Разогнул бы спину, отдохнул маленько, — говорили мужики.

А Пётр в ответ:

— Не работа спину гнёт, а лень да нищета.

Идут мимо девушки, посмотрят и скажут жалостливо:

— С вас и так уже пот градом льёт. Отдохните малость!

— Не польёшь её, землицу, потом — и хлебушка не поешь! — отвечает Пётр.

Идут бабы, удивляются, головами в красных платках качают:

— Господи! Да вы зря тут надорвётесь и хлебца своего не отведаете!

А Пётр в ответ:

— Не я, так другие отведают. Человек сегодня жив, завтра мёртв, а земля навеки останется!

Но, как бы Пётр ни трудился, без гномов ему бы ни одного камня не сдвинуть, ни одного пня не выкорчевать. Правда, гномы прятались от него, и он, не видя их, сам себе удивлялся.

— Ого! И откуда во мне такая силища? — говорил он, выворачивая огромный пень, на целую сажень ушедший корнями в землю. — Тут на четырёх мужиков работы хватило бы, а я один справляюсь.

Не знал он, что рядом целая толпа гномов суетится: пень изо всех сил тянут, лопатами подкапывают, корни подрубают — только щепки летят.

Пётр один раз топором взмахнёт, а они — десять, вот и спорится работа.

Наляжет Пётр на камень — что такое? Камень здоровенный, а он его шутя катит.

Невдомёк ему, что вместе с ним гномы камень подталкивают: он раз толкнёт, а они десять!

Вот как они ему помогали.

И работа у Петра кипела.

Через неделю не узнать было пустоши. Навстречу утреннему солнцу выглянула освобождённая от камней и корневищ, от кустов и сорняков земля. Перед мазанкой чернели большие смолистие пни — печь зимой топить, на межах высились кучи хвороста и терновых веток. Только кое-где с краю торчал куст шиповника, обозначая границу поля, а само поле лежало чистое, ровное — все кочки срыты, все ямы засыпаны, — и над ним порхает жаворонок, заливаясь звонкой песней, будто серебряные гусельки зорю играют.

Пришёл Пётр с новой сохой на свою полоску и заплакал от радости. Сняв шапку, упал на колени и поцеловал отвоёванную землю. Потом налёг на рукояти и вонзил в неё широкий, острый сошник, ярко горевший на солнце.

— Гей ты, поле моё, поле! — воскликнул он.

«Гей ты, поле!..» — ответило эхо с лесной опушки.

Там, на краю поля, радуясь на своего пахаря, пели и плясали весёлые гномики. Сам король Светлячок прикоснулся золотым скипетром к новой сохе, благословив её на мирный и радостный труд.

Возвращаясь вечером с пахнущего свежей землёй поля, Пётр вспомнил, как грязно у него дома, и приуныл. В поле — чистота и благоухание, небо как голубое озеро, в котором днём купается солнце, а вечером месяц плывёт в ладье, высекая искры серебряным веслом, и каждая искра вспыхивает яркой звёздочкой, а в хате грязь, запустение, всё черно от копоти и пыли, всюду сор.

«В лесу и то красивей, — думал Пётр. — С деревьев дикий хмель свисает, а в хате паутина из угла в угол протянулась. На вороне перья ясной синевой отливают, а у нас с ребятишками рубашки заскорузли от грязи. Даже у ящерицы спинка чистая, на солнце блестит, а мои мальчишки такие чумазые, хоть репу сей».

Повесил голову Пётр, вздохнул и толкнул дверь хаты. Но что это?

Его ли это хата? Печка выбелена, паутина обметена, лавка, стол, табуретки вымыты, сора как не бывало. И убогая хатёнка сразу веселей стала и нарядней.