О гномах и сиротке Марысе

Протёр Пётр глаза: померещилось, что ли? Да нет: хата на прежнем месте стоит, а в ней всё чистотой сверкает.

— Кто же это здесь хозяйничал? — спросил Пётр.

— Марыся и мы! — весело крикнул Куба.

У Петра сердце смягчилось. Он словно оттаял. Обнял он всех троих детей, а увидев, что у Войтека и Кубы волосы гладко причёсаны и лица умыты, даже поцеловал их.

А тут и ласточка прилетела — птенчиков покормить.

Три раза влетала — и улетала обратно, не узнавая хаты!

Наконец, увидев, как чисто стало, весело защебетала:

Мужичок, мужичок,
Горе сунь за кушачок,
Рано полюшко вспаши
Да засеять поспеши,
Хату чисто прибери,
Мне окошко раствори!

Песенка не очень-то складная, но ведь ласточка — всего лишь деревенская простушка и не умеет петь по-учёному. Зато как легко и радостно на душе от её немудрёной песенки!

И Пётр тоже почувствовал себя легко и радостно. Потный, грязный после целого дня работы на жаре, он взял ведро, пошёл к колодцу, чисто вымыл лицо и руки, пригладил чуб, отряхнул одежду и весело подсел за стол к ребятишкам, которые ели картошку.

Никогда раньше отец не умывался перед ужином, не смотрел на них так ласкаво, и мальчики удивлялись не меньше ласточки.

— Должно быть, праздники скоро, — в раздумье сказал Войтек.

— Отец, наверное, поедет поросёнка покупать, — заметил Куба.

И в ожидании праздников и поросёнка они ходили важные, чинно ступая босыми ногами, живот вперёд, руки за спину, голова кверху поднята, вихры водой примочены — самим на себя чудно смотреть!

Раньше Пётр не любил бывать с ними, прогонял, чтобы не видеть, какие они голодные да оборванные. А теперь брал с собой в поле, сажал на межу и, слыша из звонкие голоса, отирал пот и шептал с улыбкой:

— Мне тяжело, зато вам легче будет!

III

День угасал. Огромный солнечный диск склонялся к горизонту, озаряя небо розовым закатным светом.

А от леса надвигалась золотая лунная ночь, волоча за собой туманно-серебристый шлейф. В росистых травах закричал дергач; из лозняка у лесной опушки заухала выпь; на запад тянулась вереница журавлей, оглашая воздух протяжным курлыканьем.

Наступил таинственный, загадочный вечер накануне Ивана Купалы; в этот вечер люди понимают речь зверей, птиц и растений.

Пётр допахивал поле, покрикивая на лошадь, и его зычный, весёлый голос разносился далеко вокруг:

— Но!.. Но, малютка!.. Но!..

Долетал отцовский голос и до детей, сидевших на росистой траве, напротив большой кучи хвороста и терновника, черневшей в вечерних сумерках. Склонившись друг к другу, они тихонько дремали. Огромное угасающее солнце, надвигающаяся ночь, омытая росами, словно мягкие серебристо-золотые крылья, обнимали их, навевая сон.

Вдруг Куба зашевелился.

— Земля говорит… — пробормотал он тихим, сонным голосом.

— Вот глупый! Разве у земли язык есть? — рассердился Войтек.

— А нет? Как бы она тогда просила солнышко пригреть её, а дождик — полить?.. Цветы и травы тоже разговаривают…

— А ты слышал?

— Слышал.

— Что же они говорят?

— Да много чего… Ой! Вот и сейчас — слушай!

Войтек прислушался. И в самом деле, с лугов, из лесу доносился шорох и шёпот, словно тысячи крохотных существ тихонько переговаривались между собой.

— Ой! — опять вскрикнул Куба.

Старший вытаращил глаза — ему казалось, что так лучше слышно, — и замер.

Теперь уже звуки сливались в слова, всё более явственные, понятные. Они звучали где-то далеко и в то же время совсем близко, как будто их кто нашёптывал на ухо.

Не то жужжание, не то пение, не то перезвон полевых колокольчиков доносились до мальчиков:

Тсс!.. Всё спит!..
Из серебристых сит
Давайте сыпать, сыпать мак!..
Пока окутал землю мрак,
Пока звезды рассветной нет,
Пока не вспыхнул зорьки свет,
Росу мы сеем — травы спят,
Мы сеем сны над кровлей хат
Из серебристых лунных сит!..
Тсс!.. Всё спит…

— Слышишь? — прошептал Куба.

— Слышу. Я боюсь! — сказал Войтек и крепче прижался к брату.

Голоса приблизились и зазвучали ещё отчётливей:

Тсс!.. Всё спит!..
Свет месяца дрожит…
По золотым ржаным полям,
По пряным травам и цветам
Мы водим лёгкий хоровод —
Он в ночь далёкую плывёт.
Плывёт он в ночь волшебных снов,
Скользит по венчикам цветов,
Их аромат в ночи разлит…
Тсс!.. Всё спит…

Вдруг в камнях, в траве, в кустах что-то зашуршало, затопотало, будто множество маленьких торопливых ног. Мальчики даже дыхание затаили, шею вытянули — смотрят, вытаращив глаза: что за чудеса!

На меже, под старой, дуплистой грушей, толпятся в траве маленькие человечки в разноцветных одеждах; вот, взявшись за руки, они принялись танцевать.