О гномах и сиротке Марысе

Девочка вскрикнула, ослеплённая его сияющим убранством. Посредине, утопая в лазури и майской зелени, восседала на троне царица Татр. Марыся потупила глаза, не смея взглянуть в её светлый лик, и застыла на пороге в своей убогой одежонке, боясь шевельнуться, слово вымолвить.

Царица Татр подняла белоснежную руку и спросила:

— Кто ты, девочка?

Марыся открыла рот, но у неё перехватило горло от страха.

Тут Хвощ, положив трубку на плечо, поклонился вежливо и сказал:

— Это пастушка из Голодаевки, сиротка Марыся!

И опять отвесил поклон, шаркнув ножкой.

Царица ласково улыбнулась гному и, обратив к Марысе своё прекрасное лицо, спросила:

— Чего ты хочешь, девочка?

Тут Марыся не выдержала и, сложив худые ручонки, воскликнула:

— Хочу, чтобы гусаньки мои ожили, которых лисица задушила. Чтобы гусак опять гоготал на зорьке и гусыни ему отвечали… Чтоб они опять травку щипали и паслись на лужайке!..

Она закрыла лицо руками, и сквозь маленькие пальцы посыпались слезинки.

В чертоге наступила тишина, нарушаемая только жалобным плачем Марыси.

Царица милостиво кивнула и сказала тихо, неторопливо:

— Много людей приходило ко мне с разными просьбами. Просили золота, серебра, лучшей доли. Но никто ещё, как эта девочка, не хотел уйти отсюда тем же, кем был. Твоя просьба будет исполнена.

Царица сошла с трона и подвела Марысю к окну.

Глянула Марыся и всплеснула руками…

Или это сон?

Перед замком как на ладони лежит Голодаевка. По дороге спешат пастушата, хлопают длинными кнутами, гонят гусей. А на лесной опушке семь гусей щиплют траву, гусак гогочет, серая гусыня отзывается. И верный Рыжик тут как тут — сидит, смотрит в лес и тихо скулит: ждёт не дождётся хозяйку!

— Господи! — воскликнула Марыся, не находя слов от переполнившего её восторга. — Живы мои гусаньки! — и заплакала от счастья.

III

Царица дотронулась до её плеча и позвала:

— Марыся!

Очнулась Марыся, смотрит — что такое?

Она лежит на лавке, на охапке свежего сена, покрытого дерюжкой. Рядом — сосновый стол, на нём несколько горшков перевёрнуты вверх дном; дальше — большая печь с просторным запечком; перед ней спит серый кот, свернувшись в клубок, и лежит вязанка хвороста.

В углу — ведро с водой и жестяная кружка. В разбитое окно сирень протягивает свои тёмно-зелёные ветки. А в ногах у неё сидят на скамеечке два русых мальчугана в распахнутых холщовых рубашонках, и за ворот им, пробившись сквозь куст сирени, забираются лучи заходящего солнца.

Марысе жарко, что-то стискивает ей голову. Дотронулась рукой — голова обвязана тряпкой. Увидев, что она пошевельнулась, мальчики вскочили и склонились над ней.

— Ну, как ты? — спрашивает один.

— Пить хочешь? — спрашивает другой.

Марыся смотрит и не узнаёт.

— А кто вы такие?

— Мы Петровы сыновья. Его Кубой звать, меня — Войтеком, — ответил старший.

— А чья это хата?

— Как — чья? Нашего отца!

— А как я сюда попала?

— Отец принёс.

— Откуда?

— Да из лесу. Он из города воротился и пошёл палку срезать для кнутовища — старое у него сломалось. А в лесу пёс какой-то рыжий скулит, за сермягу его теребит, в кусты тянет.

— Рыжик! — закричала Марыся. — Что с ним?

— Ничего, что ему сделается! — засмеялся Куба. — А вот тебя, беднягу, отец чуть живую притащил.

— А моя хозяйка?

— А на что она тебе сдалась! Оставайся лучше у нас. Мы уж отца просили. Он говорит, у нас у самих хлеба мало. Но мы с тобой поделимся. А сейчас и лес прокормит, голодать не будешь.

— Какое там голодать! — отозвался Войтек. — В лесу земляники, черники, грибов! Орехи прошлогодние попадаются.

— Мы так к отцу пристали, что он даже за ремень схватился, — со смехом добавил Куба.

— Бил? — испуганно спросила Марыся.

— Нет, бить не бил — так, постращал маленько. Да мы и ремня не испугались — всё равно упросили.

— Значит, он меня оставляет?

— Не совсем ещё. Он сказал, расспросить сперва надо в деревне, чья это девчонка.

— И спрашивал?

— Спрашивал. У твоей хозяйки был.

— Ну и что?

— Сперва она хныкала, что тебя волки съели, а когда узнала, что ты у нас лежишь больная, опять расхныкалась: «На что мне больная гусятница? Я уже другую девчонку наняла».

— Значит, гуси целы! — обрадовалась Марыся и даже приподнялась на лавке.

— А как же! Четыре белых, три серых!

— Гуси ничего, хорошие, — с важностью добавил Куба.

Марыся закрыла глаза и вздохнула с облегчением, словно у неё камень с плеч свалился.

Мальчики ещё болтали о чём-то, но Марыся уже не слыхала — её сморил крепкий сон.

Когда она снова проснулась, уже смеркалось.

Солнце село. В хате никого не было. В приоткрытую дверь, мигая, смотрели золотые звёзды. Странствуя по синему небу, они по пути заглянули к Марысе — узнать, здорова ли она.

Вдруг дверь распахнулась, кто-то пулей влетел в хату и, опрокинув ведро, кинулся к Марысе.

— Рыжик! Рыжик! — слабым голосом крикнула Марыся, обнимая собаку. — Ты не забыл меня?

И заплакала от радости. А Рыжик, взвизгивая от восторга, махал хвостом и лизал её смуглые руки.

Да, Марыся! Жизнь иной раз золотым сном может обернуться.

* * *