О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках

— За что? За свои волосы, что ли? Тяни, дылда! Вспыхнула лампочка. Во двор вбежали девчонки и онемели от ужаса. И не удивительно. Я раскачивался на веревке, как пугало. Онемеешь.

Нинка будто кипятку хватила, рот разевает, а звука нет. А Маринка как вцепилась в косяк, так и прилипла к нему. Трясется, как лист осиновый. А потом обе как взвоют и — на улицу. Выбежали и заверещали. По морозному воздуху только треск пошел.

Мы с Гринькой махнули с крыши двора прямо в сугроб.

По самый пояс улетели. Выбрались кое-как и по задворкам — тягу. Обогнули деревню и с другого конца ее идем как ни в чем не бывало. Снег отряхнули, веревку спрятали, посмеиваемся.

Посреди деревни Васек нам встретился. Бежит, торопится.

— Кудай-то ты? — остановил его Гринька.

— Как куда, — обиделся он, — Нинку Хромову воры обчистили.

— Врешь!

— Вру-у-у… Как липку ободрали. Через крышу двора залезли. Овец — чик, — Васек шаркнул ребром ладони по шее, — а от куриц один пух остался.

— И все унесли?

— Нет. Говорят, не успели. Один из воров повесился. Мы с Гринькой переглянулись, спросили:

— И висит он?

— Нет. Говорят, сбежал.

— Как же, Васьк, повесился и сбежал.

— А я знаю как? Идите да спросите. Бабка Марфа говорит, это вор-оборотень. Он все может. Он может заставить человека что угодно сделать.

Гринька толкнул меня в бок кулаком, подмигнул: вот, мол, мелет.

Возле Нинкиного дома толпился народ.

Женщины так горячо обсуждали случившееся и рассказывали с такой подробностью, что я начал им верить. Тем более что девчонки во всем им поддакивали.

Я стоял позади толпы. За мной подозрительно темнел повалившийся плетень, за плетнем чернели стволы яблонь. Я воровато оглядывался. А вдруг этот волосатый оборотень появится. Мне уже плохо верилось в то, что это я спускался на веревке во двор. Может, и не я, всякое бывает. Оборотень есть оборотень. Обернулся в меня и полез.

А когда Гринька сказал, что он видел этого вора позавчера в лесу — я совсем запутался. Может, и Гринька не Гринька, а оборотень. Я осторожно потрогал его за рукав пальто.

Гринька повернулся, приложил палец к губам: молчи. И понес, и понёс. Нагородил таких невообразимых страхов, что самому страшно стало.

Женщины утихли. Подавленные Гринькиными ужасами из сказок, начали расходиться по домам. Расходились попарно, робко опираясь. Я намеревался тоже улизнуть, но меня остановила Нинка.

Сань, нам боязно.

— А нам, думаешь? — ответил я.

— Вам не так.

— Еще бы, — я гордо поднял голову. В комнате было чисто и уютно. Пахло щами. Мы с Гринькой несмело остановились у порога.

— Проходите.

Маринка расставила вокруг стола потемневшие от времени стулья.

— У нас книжка есть, интересная.

Нинка подала нам по стакану теплого яблочного компоту.

— Пейте.

Мы засмущались, но выпили. И немножечко осмелели. В чужой комнате обычно так поначалу чувствуешь себя скованно, и обвыкнешь — осмелеешь.

Смотрели книжку с картинками. Хорошую книжку — про войну. Потом Маринка рассказывала, как она в прошлое лето ездила и пионерский лагерь. Рассказывала долго и неинтересно. Я уже позевать начал. А Нинка даже задремала. А Гринька ничего. Слушал не шелохнувшись, рот от удовольствия открыл. И я знаю почему: рядом с Маринкой сидел.

Я не выдержал:

— Давайте в прятки играть.

— Можно бы, — ответила Нинка, — да только прятаться негде.

— Тогда в жмурки.

Нинка обрадовалась, собрала всех в круг и затараторила:

Ехал Грека через реку….

Водить досталось Нинке. Мы завязали ей глаза скрученным полушалком, подвели к столу и разбежались в разные стороны. И началось… Успевай поворачиваться. Ходи, пол, ходи, печь…

Пыль коромыслом. Топот. Визг. Смех.

А как Гринька стал водить, тут уж совсем…

У него руки — что твои грабли. Растопырил их — всю избу обхватил Мы — кто куда. Нинка в угол, я под лавку, а Маринка вертелась, вертелась — и на стул. Гринька сцапал ее. Она вырвалась — и на стол. Со стола на кровать, с кровати на печь…

Опять Нинке досталось водить. Потом опять Гриньке. Потом Нинке. Котом Гриньке. Потом…

Меня сомнения взяли. Чего это они все водят и водят. Да води то с превеликой охотой. Что-то тут не чисто. Поймают нас с Маринкой и не узнают или ненароком выпустят.

Стал я приглядываться и разгадал их хитрости.

Нинка все время ловит Гриньку. А он нарочно поддается ей. Повяжет повязку и за Маринкой. Поймает, держит за руку, волосы поглаживает, а после скажет:

— Нина.

Откроет глаза и усмехается. Не отгадал, мол. А чего тут не отгадать? Маринку с Нинкой спутать все одно что воробья с курицей. Обманщики.

Сунулся я сам к Гриньке в руки, а он шепчет:

— Беги.

И грустно мне сделалось. Значит, понапрасну я носился как ошалелый, значит, зря я радовался своей прыти и ловкости. Никто за мной и не бегает. Никому я здесь совсем и не нужен.

Отошел в сторонку, прислонился к стене и стою равнодушный и обиженный.

Гляжу: Гринька Маринку поймал. Она змеей извивается, рвется от него.

Наконец… О, чудо! Признал.

— Марина.

Сказал, словно ложку меда проглотил.