О, Иерусалим!

«Ложась спать, мы не уверены, что утром проснёмся живыми. И не так мешают спать выстрелы, как взрывы. Люди просыпаются среди ночи под развалинами собственного дома. Твоему отцу приходится ездить на работу в карете скорой помощи. Каждый раз, когда раздаётся стук в дверь, мы цепенеем от ужаса: вдруг это пришли взорвать наш дом. После шести вечера мы никуда не выходим и запираем все двери и окна».

Так одна арабка описывала своему сыну — студенту университета в Бейруте — жизнь в Иерусалиме спустя два месяца после решения ООН о разделе Палестины. Её слова хорошо передают состояние многих иерусалимцев — как арабов, так и евреев — в январе 1948 года.

«Иерусалим, — писал корреспондент газеты „Нью-Йорк Таймс“, — по существу изолирован от страны завесой страха. Никто не приезжает в Иерусалим, и никто не покидает своего квартала без крайней необходимости».

В еврейской части Иерусалима начали исчезать продукты.

Недоставало молока, яиц, мяса и овощей. Большинство ресторанов закрылось.

Зима выдалась на редкость холодная, а в еврейских домах нечем было топить печи. Ещё больше домохозяйки страдали от нехватки керосина — не на чем было готовить пищу. Самые элегантные дамы, выходя из дому, брали с собой ведро или бидон — на случай, если по дороге встретится торговец керосином, ведущий за собою увешанного канистрами осла. Как арабы, так и евреи постоянно должны были думать о своей личной безопасности. Правда, очень немногие каждодневно подвергались такой опасности, как Рут и Хаим Геллеры — одна из немногих еврейских супружеских пар, оставшихся в Катамоне. Пробраться к себе домой они могли только по глубокой траншее, прорытой через сад к чёрному ходу из дома.

По ночам Рут караулила у окна нижнего этажа с колокольчиком в руках: в случае опасности звон колокольчика должен был разбудить бойца Ҳаганы, спавшего наверху. Однако, подобно многим другим. Геллеры научились приспосабливаться к обстоятельствам.

Однажды, когда они собирались на концерт, Ҳагана предупредила их, что вечером будет взорван соседний арабский дом. Супруги быстро обсудили ситуацию. А затем они всё-таки поехали на концерт, предварительно открыв все окна, чтобы при взрыве не полопались стекла.

Однако наиболее наглядным свидетельством мрачного настроения, царившего в еврейской части Иерусалима, было появление квадратных белых листков. Клочки бумаги смотрели со стен, с телеграфных столбов, с витрин магазинов. Их расклеивали бойцы Ҳаганы, Эцеля или Лехи. Но кто бы эти листки ни писал, чёрные резкие строки всегда складывались в одни и те же слова: «Мы склоняем голову перед памятью нашего товарища...».

Иерусалимские арабы не страдали, подобно своим еврейским соседям, от недостатка пищи или топлива — город окружали многочисленные арабские деревни. Однако о своей безопасности арабам приходилось думать не меньше, чем евреям. Амбара и Сами Халиди каждый вечер продолжали читать и заниматься в той самой библиотеке, где они следили за дебатами в ООН. Но теперь кресло Амбары стояло перед окном, заслоняя комнату.

Убийства доктора Лерса и доктора Малуфа породили волну террора по профессиональному признаку; эта волна докатилась до университетских кругов, и Амбара боялась, что еврейский стрелок может проскользнуть к ним в сад, чтобы застрелить её мужа в отместку за какого-нибудь еврейского профессора, убитого арабами.