О, юность моя!

— Да. И, кроме того, я натурщик.

— Вот как! Это с моей легкой руки? Где же вы подвизаетесь?

— У художника Смирнова.

— Смирнов? Гм… Не знаю такого. Боже мой! Леся! Вы у меня натурили целый месяц, а я вам не уплатил ни копейки. Вот. Пожалуйста. Возьмите.

— Что вы, что вы, Яков Алексаныч…

— Возьмите, иначе не смейте показываться мне на глаза.

Тугендхольд сунул Леське сто керенок.

— Вы заслужили большего, но у меня больше нет. Зато я подарю вам рисунок Пикассо. Не репродукцию, а рисунок. Дайте мне во-он ту папку.

Это был портрет Тугендхольда, сделанный одним росчерком пера. Тугендхольда на портрете не было, но был превосходно разработанный план его лица.

— Изумительно…— прошептал Леська и выбежал на улицу, прижимая к груди эту драгоценность.

Трецеку интервью понравилось. Он похвалил Леську и пустил его материал в воскресный номер, приказав достать репродукцию с какого-нибудь пикассовского шедевра: газета даст клише.

Много сил стоило Елисею не показывать свое сокровище, но Леська понял, что в этом разбойничьем гнезде он его обратно не получит: портрет с личной подписью Пикассо мог быть мгновенно реализован в любом комиссионном магазине.

Когда деловая часть разговора была закончена, Леська попросил аванс. Это ужасно позабавило Трецека.

— Эй, бандиты пера! — закричал он.— Смотрите, но не учитесь: человек принес первое интервью и уже требует денег.

Дома Леська отдал остаток денег Беспрозванному: он не надеялся заработать что-нибудь существенное. Яичница разожгла аппетит, и Леська метался по комнате, как зверь в клетке.

«Остается только стенку лизать!» — думал Леська.

А потом задумался вот над чем: если он будет каждый день отрезать по ломтику, прапорщик спохватится. А что тогда? Скандал? Но Леська уже не мог пройти мимо сала. Мышь, знающая, что сало в мышеловке, все же тянется к нему. Голод сильнее воли.

Он глядел в окно. Видел церковь Петра и Павла, вспомнил своего деда Петропалыча, и в конце концов не такую уж голодную жизнь в родном доме. В Евпатории трудно голодать: взял сачок, выехал на шаланде, наловил крабов, креветок, хамсы — вот и сыт. Правда, зимой хуже, но в рыбных лавках начиная с осени цены падают, и за гроши можно купить целый кулек маринованных пузанков или барабули с лавровым листом и шариками черного перца. А здесь?.. Просить Леонида о помощи Леська стеснялся, хотя на даче дела шли неплохо: отрезанная от России приезжая публика жила в кабинах круглый год. Им поставили железные печки — «буржуйки», и люди хоть и мерзли, но не замерзали.

Пришел Беспрозванный и позвал Леську пить чай. Старик накупил целую груду колбасных обрезков, которые продавали нищим. Здесь попадалась и чайная, и кровяная, и ливерная. Леська никогда ничего подобного не ел. Настроение было превосходное.

— Лукулл обедает у Лукулла, как говорил Дюма-пэр! — воскликнул Аким Васильевич.

Опьянев от сытости, Леська рассказал об Алле Ярославне, начав историю от Севастополя. Старик неожиданно разволновался:

— В том, что вы в нее влюбились, ничего удивительного. Даже если бы она была гораздо менее красива. Заметьте: мужчины очень часто влюбляются в сестер милосердия, которые за ними ухаживают. То же самое здесь: женщина вернула вам свободу! Надо быть животным, чтобы ее не полюбить. Теперь вопрос: как добиться взаимности?

— Взаимности? Но я и не думаю об этом.

— Глупости! Раз вы полюбили женщину, вы должны овладеть ею. Иначе это просто невежливо, дорогой.

— Почему должен? — взволнованно спросил Леська, пропустив мимо ушей неуместный юмор Акима Васильевича.

— Потому что в этом радость бытия! Полнота жизни. Вы обязаны быть счастливым, Елисей. Вдумаемся: как вы живете? Какие у вас утехи? Я — старик, но у меня стихи. Хоть это! Пусть их не печатают, но я их пишу, и пока пишу, у меня крылья! А вы? Без любви человек дряхлеет. Даже такой молодой, как вы. Тем более такой молодой, как вы! Елисей Бредихин должен обладать Аллой Ярославной, и я — тот человек, который ему в этом поможет…

Леська с замиранием смотрел на Беспрозванного. Старец вдохновился, глаза его заблестели, он как-то даже постройнел и вырос. Он уже сам был влюблен в красавицу.

— Аким Васильич… Милый… Ну о чем вы говорите? Кто она и кто я? Приват-доцент университета, жена какого-нибудь важного человека… и нищий студент.

— Ничего не значит. Я о ней слышал: муж ее действительно большой человек — известный историк литературы профессор Абамелек-Лазарев. Но, во-первых, он старик вроде меня, а во-вторых… плохо, если у нее любовник… Я наведу справки. Доверьтесь мне. Все будет сделано абсолютно тактично.

Леська зашелся нервным хохотком.

— Ну, что вы такое говорите…

— Я знаю, что говорю! Слушайте, Елисей. Вы сказали, она дала студентам задание: написать реферат о суде присяжных. Так? Но вы не напишете этого реферата.

— И не получу зачета?

— Черт с ним, с зачетом. Вы напишете ей письмо.

— О чем?

— О любви, конечно!