О, юность моя!

Новости были хорошими. Деникина со страшной силой отогнали от Тулы, а Буденный разгромил Мамонтова под Касторной. Красная Армия снова наступала по всему Южному фронту.

— Еремушкин не приходил?

— Нет,— ответил Леонид.— И вообще никто к тебе не приходил.

— Никому не нужен?

— По-видимому.

— А письма есть?

— Одно. Из Симферополя.

— Ага! Значит, все-таки кому-то нужен?

Письмо было от Беспрозванного:

«Елисей! Милый!

Заходила ко мне Ваша знакомая — Мария Волкова. Она справлялась о Вас, но я ничего толком не мог ей сообщить, ибо Вы решили не писать мне ни звука, в чем весьма преуспели. Эта девушка произвела на меня сильное впечатление. Вы ее недооцениваете. Духовно Мария под стать женам декабристов. Если б я был в Вашем возрасте, я влюбился бы в нее по уши. Да, пожалуй, я в нее уже влюблен. Во всяком случае, она вдохновила меня на нижеследующие стихи:

Ты

Если б я убил человека,
Которого ненавидел
Нежно-облюбованной ненавистью,
Настоянной на перце,
Ты спрятала меня бы, сокрыла,
Сказала б: „Ну что ж.
Раз ты его убил,
Значит, он этого стоил“.
Но я люблю тебя не за это.

Но если бы пред очами

Лица, облеченного властью,
Я стоял с угодливой улыбочкой,
Душу держа по швам,
Ты ничего не сказала б,
Лишь сквозь меня поглядела б,
Точно я стал стеклянным,
И навсегда
Захлопнула дверь.
Вот за это я тебя и люблю».

«Ну что за могучий старик! — подумал Леська.— Он уже вообразил Муську своей подругой жизни. Но неужели я действительно проглядел в ней то, что усмотрел этот колдун? Жена декабриста…»

Наступила пасха. Бабушка пекла куличи, дед красил яйца, колокола звонили что-то вроде «Славься, славься!». Весна ощущалась и в запахе волны, и в девичьих глазах, и в слухах о близком прилете красных. На душе у Леськи пели бы жаворонки, если б он встретил хоть кого-нибудь из своих друзей.

И вдруг встретил!

Как-то гуляя вечером у пляжа, Елисей увидел в «Дюльбере» свет. Отель по-прежнему закрыт. Значит, вернулись Дуваны. Леська позвонил к ним на квартиру из конторы «Русского общества». К аппарату подошел Сеня.

— Алло?

— Сенька Дуван! — радостно крикнул Елисей.

Приезд Дуванов сразу же изменил Леськину жизнь. Теперь он бывал у них чуть ли не каждый вечер и видел за столом буквально всех знаменитостей, каких судьба заносила на этот приморский курорт.

Однажды его познакомили с Собиновым. Знаменитый артист, полуседой, красивый, моложавый, пил чай с красным вином. Он был одет в офицерский китель цвета хаки-шанжан с погонами поручика. Просить его что-либо спеть хозяева не решались, но…

— Леонид Витальевич! У меня к вам великая просьба,— начала хозяйка, Вера Семеновна.— Я не из тех матерей, которые считают своих детенышей обязательно гениальными. Но все же Тамара — кинозвезда, Илюша принят в третью студию… И вот мне кажется, что у Сенечки появился голос.

— Ну что ты, Вера? Ну, какой у него голос? — пожурил ее Дуван-Торцов.

— Голос, голос! Спой, Сенечка, я прошу тебя.

Сенечка спел романс «Уймитесь, волнения страсти».

— Ну как, Леонид Витальевич?

Собинов расхохотался.

— Голосишко есть, но ни страстей, ни волнения я что-то не обнаружил.

— О, это все с годами придет! — сказала мама.

— Позвольте и мне спеть,— вдруг выпалил Леська.

Все озадаченно на него оглянулись.

— Ну, спойте,— нехотя произнесла Вера Семеновна.

— Что значит — «ну, спойте»? — раздраженно отозвался Дуван-Торцов.— Спойте, молодой человек. Самым определенным образом!

Елисей запел свою любимую — о Кармелюке-разбойнике. И в комнате запахло полынью, и конским дыханием, и степным ветром, и встала окровавленная судьба загнанного и гордого человека, который поднялся с горстью забубенных головушек против страшного мира тиранов:

Я ж нико́го не убываю,
Бо сам душу маю,
Богато́го обираю
Та бидному даю;
Богатого обираю
Та бидному даю.
Та при том же, мабуть, я
Сам греха не маю.

Когда Елисей замолк, никто не думал о его голосе,— все видели только Кармелюка с его дикой тоской, а за ней ту красную стихию, которая сейчас охватила страну, а может быть, и Европу.

— Вам надо учиться, юноша, обязательно учиться! — сказал Собинов.

— А зачем?