О! Как ты дерзок, Автандил!

Прежде чем прибить последние дощечки, которые закроют полностью лицо лежащей в оморочке Катрин, он долго сидел у ее изголовья и курил сигареты, обнаруженные в кармане куртки. Эту куртку гортекс он надевал последний раз год назад на такую же рыбалку. Тогда он бросил курить, а теперь вот вспомнил, полез в карман, нашел початую пачку и закурил.

Он гладил ее по лицу, целовал в лоб и говорил ей: «Прости меня, Катрин». Он повторил слова несколько раз и понял, что надо все заканчивать, иначе сердце не выдержит и разорвется. Потом он щелкнул крышкой часов и увидел, что стрелки идут неутомимо, и пожалел, что купил часы механические и завод скоро кончится. Он старательно подкрутил головку часов – до упора, и положил часы в руки Катрин. Он укрыл ее простыней, и лицо – тоже, и просыпал на ее груди земляной крестик – он видел, что так делали на похоронах священники. И он снова попытался вспомнить молитву.

Он сильно напрягся и, кажется, вспомнил почти все, и после «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» произнес фразу: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим».

Его долги теперь стали совсем большими – почти неподъемными.

Потом он вспомнил свой разговор со старым лекарем, приезжающим к нему на мыс Убиенного из города на подержанной машине. Доктор происходил из семьи православных священников, может быть, тех самых, первыми пришедших на мыс Убиенного, и он говорил ему, что на самом деле молитв существует великое множество, и сейчас он читал утреннюю молитву, а надо бы заупокойную, но только заупокойных, говорил лекарь, пять или даже шесть: молитва вдовца за супругу, вдовицы за супруга, детей за родителей, родителей за детей, акафист за единоумершего, а есть еще лития заупокойная, совершаемая мирянином дома и на кладбище. Все названия молитв он почему-то запомнил, но наизусть не знал ни одной. Он решил по возвращении на мыс Убиенного выучить хотя бы одну заупокойную молитву, потому что в жизни все когда-нибудь пригодится.

Вот бы и пригодилось.

Все дальнейшее он проделал так же ловко, потому что продумал заранее, когда поднимал оморочку на сопку и когда копал могилу.

На вырытую яму – она получилась почти прямоугольная – он положил две жерди, поперек, и переместил на них гроб. Веревку, привязанную к носу лодки, он закинул на нижнюю ветку лиственницы и укрепил ее там внатяг. Потом он залез в яму и, осторожно высвобождая жердь, аккуратно опустил торец. Он не бросил гроб, чтобы тот стукнулся о дно могилы. Почему-то он знал, что так делать нельзя ни в коем случае. Он вылез, освободил вторую жердь и, подтравливая веревку, плавно опустил нос лодки.

Он закопал могилу и понял, что сил почти не осталось, а ведь ему еще было нужно как-то передвинуть тяжелый камень валун. Он хотел так сделать непременно, потому что боялся прихода медведя, который попытается могилу разрыть. Димичел понял, что ему надо сначала вернуться в лагерь и подкрепиться, чтобы перекатить валун.

На резиновой лодке-американке, вертлявой и легкой для прохода по таким рекам, он вернулся в лагерь. Была уже вторая половина дня, но костер не горел, и в палатке было тихо. Иван спал, намучившись ночью. А может, ему помогла волшебная мазь.

Димичел достаточно быстро, из остатков присыпанных пеплом углей, раздул пламя, подвесил над костром котелок с водой для чая и увидел на ветке тальника марлевый узелок с той самой икрой-пятиминуткой, которую он приготовил ночью и не съел. Тузлук истек, и икра, желто-оранжевая, икринка к икринке, янтарно светилась на тарелке, куда ее переложил Димичел. Он достал хлеб и масло, открыл и подогрел банку мясных консервов и, когда все было готово для обеда, позвал сына. Иван выбрался из палатки. Взглянув на лицо сына, Димичел понял, что температура у него спала.

Я похоронил Катрин, сказал Димичел.

Я смотрел в бинокль, сказал Иван.

Нам нужно помянуть ее. Катрин была православной.

Димичел плеснул в кружки виски, они выпили и стали закусывать икрой. На лбу Ивана выступила испарина.

Наверное, простуда проходит, сказал Димичел.

Да, слабость… И дергает под лопаткой, ответил Иван.

Давай я проверю повязку и сделаю тебе еще один укол.

Он так и сделал. Потом, может быть, на полчаса прилег у гаснущего костерка. Он, кажется, не спал и опять находился в каком-то полубреду.

Потом он вновь переплыл реку и начал передвигать валун.

Клинья, вырубленные из какой-то почти каменной здешней лиственницы и два простейших, лиственничных же, рычага помогли ему. Камень ровно лег в изголовье могилы.

Пока управлялся с валуном, он думал о древних строителях и о загадках пирамид, которые видел в пустынях Египта, и, думал он, мы не знаем, как сделать то или иное тяжелое дело, пока оно не коснется нас самих и пока мы не начнем его делать. Пирамиды, которые возводил он сам – нефтяные вышки, теперь украшали несколько стран мира, но их ему помогали строить многие люди и механизмы, а каменную пирамиду в изголовье могилы Катрин он поставил сам.