О хождении во льдах

Сложности с ночлегом. Когда я в темноте пытался взломать один дом, я не заметил, как у меня с пояса упал компас; я хранил его со времен Сахары, и его утрата была для меня невосполнима. Наверху, на горе, вечером, мне повстречалась еще группа мужчин на опушке леса, они стояли спиной ко мне, странно застывшие в ожидании, из леса доносился звук электропилы, хотя рабочий день уже закончился. Подойдя поближе, я увидел, что это заключенные, направленные на лесоповал; они ждали, когда их увезут. При них был надзиратель, одетый во все зеленое. Позднее меня обогнали несколько автобусов «фольксваген» с решетками.

Я сижу на берегу Рейна. Паром под Каппелем, спокойная вода, спокойная погода, почти никого нет. Все в дымке, Вогезы[19] я не вижу. Ночь провел в Мюнхвайере, в сенном сарае посреди местечка; только наверху нашлась солома, которая наверняка лежала тут лет десять. Солома была пыльная, ее было невозможно как-то взбить, чудовищная лежанка. В доме рядом никого не было, но потом кто-то пришел, открыл сарай и взял дрова. Прислушавшись как следует, я понял, что человек, пришедший за дровами, старый, что это мужчина, мужчина за семьдесят и что взял он именно дрова.

Множество ворон летит на юг. Скотина громко топает в перевозке, ведет себя беспокойно. Рейн кажется мне похожим на Нанай[20], хотя нет решительно ничего, что напоминало бы Нанай. Мне хотелось, чтобы паром помешкал, прежде чем добраться до нашего берега, ведь человеку нужно собраться с силами, прежде чем пересечь реку. Вместе со мной на пароме три-четыре машины, вода светло-коричневая, никаких других судов не видно. Деревни погружены в сон, но не вымершие. Звонок М., тревоги. Я много думаю о Делё[21], Дембо[22], Винтреберте, Клоде. Получил новый номер Айснерши. Чего у меня нет: компаса, батареек для фонарика, мази, – с остальным все более или менее. Очень тепло; воробьи и дети в Ботцхайме. Я говорю: жажда.

В магазине купил молока, второй литр за сегодняшний день. Дети шмыгают тут по магазинам самообслуживания, берут с полок комиксы и, устроившись где-нибудь в уголке на полу, чтобы кассирша не увидела их в круговое зеркало, жадно листают страницы. Я опиваюсь молоком. Петухи кричат, двери хлопают, солнце, я устраиваю себе передышку на скамейке перед храмом.

Плоская местность, одни вороны, которые кружат у меня над головой; неожиданно я спрашиваю себя на полном серьезе, не потерял ли я разум, потому что я слышу так много ворон и так мало их вижу. Вокруг мертвая тишина, насколько улавливает мой слух, и тут это воронье карканье. В дымке слегка прорисовываются горные хребты Вогез. На равнине два парка отдыха, два колеса обозрения, пещеры ужасов, средневековый замок; похоже, они закрылись окончательно и бесповоротно. В одном из них был еще зверинец; пруд с гусями, в глубине – загон для косуль. Кто-то подвозит сено на тракторе. Местом отдыха мне служат военные памятники. Крестьянки много разговаривают друг с другом. Крестьяне до смерти устали. Мне все время попадаются старые автобусы, вышедшие из строя. Ладно, говорю я себе, дальше.

В Бонфельде меня окружили ребятишки из детского сада, они приняли меня за француза. Найти ночлег будет трудно. Последнюю часть дороги в Барр, несколько километров, меня подвезла какая-то женщина, мне это было очень кстати, потому что тогда я мог еще успеть до закрытия магазина купить себе жидкостный компас, хотя я пока еще не знаю, подружусь ли я с ним. В лесу рабочие нарезали веток и развели костер, а еще много веток они связали в пучки. Вороны все еще кричат у меня над головой, здесь, в городе. Впервые за все время только усталость и никакой боли в ногах, разве что левое колено по временам дает о себе знать. Ахиллово сухожилие справа уже не так сильно меня беспокоит, после того как я проложил по краю башмака поролоновую прокладку и стал с осторожностью завязывать шнурки. Мне нужно будет сегодня постирать рубашку и футболку, от них так пахнет мной, что я застегиваю куртку, когда оказываюсь среди людей. Потребление жидкости у меня на высоте: сегодня выпил два литра молока, съел фунт мандаринов, но уже скоро почувствовал такую жажду, что слюна стала клейкой, густой и снежно-белой. Приближаясь к людям, я отираю уголки рта, потому что мне кажется, будто у меня там скопилась пена. Я плюнул в реку Илль, и мой плевок поплыл как застывшая снежинка. Жажда настолько велика, что я думаю обо всем исключительно в перспективе воды: вот там, за поворотом, хутор, наверняка у них есть колодец, почему это заведение сегодня, во вторник, закрыто, когда мне так нужно выпить пива или колы. Сегодня вечером обязательно постираю свою футболку, это футболка, в которой Нубер[23] из Оффенбахского клуба выступал в своем последнем матче. Может быть, я пойду вдоль реки Аубе, где-то я слышал, что Аубе – хорошая река. Юмор местного населения проистекает от тысячелетней оседлости. Мне кажется, пожалуй, оно и лучше, что Эльзас отошел к Франции.