О хождении во льдах

Выйдя из поселка, я решил поесть на стоянке для дальнобойщиков, в заведение зашла молодая пара, и во всех немногочисленных посетителях чувствуется странная, потаенная настороженность, как в вестерне. Мужчина за соседним столом с бокалом красного вина заснул – или он только прикидывается спящим, а сам настороже? Небольшой вещмешок, который я обычно ношу на левом плече и который висит у меня на боку, от движения при ходьбе протер мне сквозь куртку дырку в свитере размером с кулак. За весь день я почти ничего не ел: мандарины, немного шоколада, а воду я пью из ручьев, припадая как зверь. Еду должны уже принести, кролика и суп. Какому-то бургомистру снесло голову на аэродроме, когда он выходил из вертолета. Один дальнобойщик в тапках с примятыми задниками достает с настороженным взглядом мятую кривую сигарету «Голуаз» и курит ее, не выпрямляя. Поскольку я такой одинокий, пухленькая официантка одаривает меня вопросом среди настороженного молчания посетителей. Филодендрон в углу зала нашел себе опору, пристроив оголенный корень к радиоколонке. Тут же стоит фарфоровая фигурка индейца с высоко поднятой правой рукой, словно показывающей на солнце, левая согнута в локте и поддерживает указующую правую, символическая картина. В Страсбурге идут фильмы Эльвио Сото[26] и Санхинеса[27], с опозданием в два-три года, но хоть так. Одного из тех, кто сидит за столиком возле барной стойки, зовут Каспар. Наконец-то хоть одно слово, имя!

За Фуде поиски места для ночлега, было уже совсем темно, мокро и холодно. Ноги отказывались двигаться дальше. Проник в пустой дом, больше силой, чем хитростью, хотя совсем рядом стояло другое, обитаемое жилище. Здесь, похоже, ведется строительство. Снаружи неистовствует ветер, а я, опустошенный, усталый, обесчувствевший, сижу в кухне, потому что только там имеются деревянные ставни и я могу зажечь слабый свет, не опасаясь, что он сразу будет виден с улицы. Я буду спать в детской, потому что оттуда проще всего убежать, если тут кто-то все-таки живет и вернется домой. И уж точно рано утром сюда придут строители, в некоторых помещениях настилаются полы и возводятся стены, рабочие оставили тут на ночь свою обувь, инструменты и куртки. Я напиваюсь допьяна вином, которое купил на стоянке для дальнобойщиков. От бесконечного одиночества мой голос перестал меня слушаться, я мог издавать только какой-то писк, не находя правильного тона, и мне было стыдно перед самим собой. В результате я быстро сбежал. О, как все воет и свистит вокруг дома, деревья стонут. Утром мне надо будет уйти отсюда пораньше, до прихода рабочих. Чтобы проснуться вовремя от света, мне придется открыть ставни, но это риск, потому что тогда будет видно разбитое окно. Осколки стекла я смахнул с одеяла, рядом стоит детская кроватка, тут же игрушки и ночной горшочек. Все это лишено смысла, невозможно описать. Пусть они найдут меня здесь спящим в кровати, эти сумасшедшие каменщики. Как ветер снаружи треплет лес.

В три часа ночи я поднялся и вышел на маленькую веранду. На дворе были сильный ветер и облака, загадочные, искусственные декорации. Сквозь ограду странно и тускло пробивался отсвет Фуде. Ощущение полной бессмысленности. Жива ли еще Айснер?

Четверг, 5.12

В путь я выдвинулся на заре. Будильник, который я нашел, так предательски громко тикал в покинутом доме, что я вернулся, взял его и, отойдя подальше, забросил в кусты. Сразу за Фуде началась жуткая слякотная мерзость, дождь вперемешку с ледяным градом, черные тучи не предвещали ничего хорошего. В предрассветной мгле я укрылся под деревом. Внизу дорога, а по ту сторону ручья железнодорожная линия. Какая тоска. Прошел еще немного, и тут накатило что-то совсем уже несусветное. Я устроился на корточках под елками недалеко от дороги и натянул дождевик, но это уже не спасало. Грохочущие грузовики проносятся мимо и не видят меня, зверя, притаившегося под ветками. Разноцветный след от бензина тянется вверх по холму. Очень сильный дождь. Я прикинулся, будто я часть леса. Потом меня все-таки заметил крестьянин на мопеде. Он притормозил, поглядел на меня с опаской и сказал только «Месье», больше ничего. Когда я смотрю снизу на елки и вижу, как они шатаются, припадая друг к другу, пребывая от ветра в постоянном движении, неровном при этом, как при замедленной съемке, у меня начинает кружиться голова; одного взгляда достаточно, чтобы я рухнул без чувств посреди дороги. Появляется оркестр, но он не играет, а ведет с публикой жаркую дискуссию о закате музыки. Там стоит длинный стол, во главе его устроился один из музыкантов. Он сидит с совершенно отсутствующим видом и так странно, так картинно запускает пальцы в свою шевелюру, что мне становится до судорог смешно. Радуга передо мной придает мне в одночасье сил и уверенности. Какой знак перед глазами и над головой того, кто идет пешком. Каждый должен ходить пешком.