О ком плачет Вереск

Не знал, кого выносить первого, кого хватать на руки, что делать? Он орал. Стоял там на дороге весь в крови и просто орал. Потом будет расследование, потом они выйдут на след Микеле… Но это было и идиоту понятно. Понятно, что это их рук дело, что это они слили информацию Ториче, и те решили уничтожить ди Мартелли, чтобы прийти к власти. А пока расстреливали его родных, он ласкал эту маленькую дрянь и чуть ли не выл от похоти и понимания, что не станет ее трахать сейчас… что сделает это позже. Когда женится на ней. Тогда он был зациклен на этой мысли. Назло всем, назло отцу, родне. Даже если его после этого вышвырнут из клана. Хотел ее себе. Хотел, чтобы ее живот раздуло от его семени, чтобы в ней были его дети. Хотел построить ей дом. Нет, не купить, а построить своими руками. Кирпич за кирпичом. Он мог бы ради неё рыть собственными когтями шахту и добывать золото.

Много раз потом Сальва будет спрашивать себя — любовь ли это, и столько же раз отвечать, что нет. Не любовь. Любовь созидает, творит, ваяет, а он разрушал. Ее, себя и все, что вокруг них. То светлое чувство уже давно раздавило кирпичами от рухнувшего, не выстроенного для нее дома.

Паук стоял над ямой, а потом спрыгнул вниз и с удовлетворением увидел, как Вереск отскочила назад, прижалась к стене, выложенной кирпичом, обхватив плечи худыми руками. На ней вечернее платье, залитое кровью, медовые волосы растрепаны по плечам, и один рукав сполз до самого локтя, обнажая нижнее белье.

— Коста трогал тебя? Ты позволила ему до свадьбы? Он залазил к тебе в трусы, натирал тебя там?

— Мерзость! — прошипела ему в лицо.

— Я спросил — трогал?!

— Нет!

Ее красота не просто его завораживала, она сводила с ума. Все, что касалось ее, сводило с ума. Тело отвечало на ее запах, дыхание, движение. С ней обнажались все инстинкты, все долбаные рефлексы. Он переставал быть Пауком, от клички которого люди заходились от ужаса. Он был похож себе на псину. Ее псину.

Потому что рвать хотел все и вся ради нее. И адское желание именно сейчас прижать ее к себе, сдавить до хруста и, зарывшись лицом в ее волосы, жадно их целовать, успокаивая ее и себя и сгорая от ядовитой ненависти. Да, он должен был ее убить. Расстрелять в том зале вместе с ее долбаной семьей. Но нееет, он знал, что не сделает этого. Знал заранее изначально.

Протянул руку и силой дернул к себе, ломая сопротивление, сдавливая до хруста, хватая за голову и вдавливая лицом к себе в грудь. Насильно. Несмотря на то, что она металась, выкручивалась, билась, он держал, зарывшись руками ей в волосы. Ощущая себя прОклятым, ощущая, как черное сердце дергается и сжимается от понимания, что им обоим придётся пройти.

А еще он боялся, что Джино ее застрелит первым. Так боялся, что постоянно закрывал собой и не сводил взгляда с кузена, и даже сейчас не мог испытать облегчения. Отец не отступится и в любую секунду может приказать свернуть ей шею.

— Отпустии, — рыданием, — отпустииии, меня тошнит от тебя. Ты не понимаешь? Тошнииит… ты воняешь кровью! Их кровью! Не могууу! Как же я тебя ненавижу! Как ты мог…как?

Не просто отпустил, а отшвырнул с такой силой, что она отлетела в другой конец ямы, откатилась кубарем. Снова прижалась к стене, разметалась по ней, тяжело дыша и не сводя с Сальвы испуганных, заплаканных глаз.

— И еще долго будет тошнить! Привыкай!

— Почемууууу? — нет не криком, скорее шепотом, едва шевеля разбитыми губами. И вдруг бросилась к нему и вцепилась в его плечи, впилась в них скрюченными пальцами

— Никогда не прощу тебе! Никогда!

А он схватил тонкие запястья и дернулся, как от удара током. Сиреневая чернота, сиреневая бездна смерти. Как ловко она умела играть его чувствами, манипулировать, дразнить, сводить с ума.

— Ты талантлива, Вереск, как же ты талантлива.

Сдавливая руки все сильнее.

— Прощать? Кто кого должен прощать, сука? Кто научил так управлять мужиками? Соткана из лжи, соткана из предательства, создана сводить с ума и соблазнять. Он подослал тебя, ведь так? Под кого еще он тебя подкладывал? Под Ториче? Под Косту твоего? Под ментов?

Отбросив руки и обхватив ладонями ее лицо, наглаживая скулы сильно, больно так, что после его пальцев оставались следы.

— Он готов был подложить тебя под меня, лишь бы успеть уничтожить нас всех. Оно того стоило? Ты не боялась, что я тебя трахну? Ты знала, что можешь… бл**дь, что можешь манипулировать мной. Знала…маленькая тварь!

— Кто подослал? Тыыы…ты убил мою семью! Тыыыы…убил моего отца!

— А ты думала, я его Оскаром вознагражу? Хотя можно было. За твою самоотверженную игру.

Отрицательно качает головой, пытается высвободить руки, но он продолжает держать их в своих руках, сдавливать до хруста тонкие пальцы. И ведь прав отец, все правы. Надо задавить ее прямо сейчас. Здесь. В этой яме. И мучения кончатся. Но это было бы так просто…

— Ты будешь выплачивать свой долг вечно. До конца своей жизни ты теперь являешься собственностью Мартелли. Тебя больше нет. Ничего от тебя. Ни имени, ни тела, ничего. Ты сдохла.

— Собственностью? Ты в своем уме? Я — человек! Кто-то станет меня искать!