О ком плачет Вереск

Сальва зарычал и ударил Джино головой в нос. Кровь полилась по подбородку, и мой муж изо всех сил впечатал кузена в бетонную стену.

— Я заставлю тебя сожрать твои слова вместе с твоим языком, твоими вонючими пальцами, которыми ты посмел к ней прикоснуться!

— Сначала перевоспитай свою жену! Она тут просила меня ее трахнуть! Твоя шлюха сама на мне повисла! Ты, видно, плохо ее е**шь!

— ЗАТКНИСЬ! Иначе ты никогда больше не заговоришь!

Я посмотрела на лицо своего мужа и поняла, что у него в голове что-то переключилось. Его взгляд стал диким, безумным, как у свихнувшегося маньяка. Мне стало страшно. Бросилась к Сальве, но он оттолкнул меня. В руке Джино сверкнул нож.

— Прекратите! Немедленно! — голос Марко разорвал тишину, он вбежал в беседку, задыхаясь и пошатываясь от слишком быстрого бега. — Сальва не смей! Сальва! Война начнется!

— Она уже началась! — рыкнул мой муж, а Джино полоснул его по щеке.

— В этот раз я подпорчу кому-то шкурку! Прирежу тебя, а потом отымею твою вдовушку! — подлил масла в огонь.

— Марко! Уведи Вереск! Сейчас!

Откуда только взялись силы в этом хлюпике, он сцапал меня и насильно поволок куда-то в сторону забора. Я сопротивлялась, орала, билась. Мне стало жутко, что Джино зарежет Сальваторе. Жутко, что это, может быть, происходит прямо сейчас!

— Отпусти! Позови кого-то! Они поубивают друг друга! Маркоооо! Умоляю! Пожалуйста! Отпусти меня и зови на помощь!

— Ты сама этого хотела! — жестко ответил Марко и затолкал меня в гостевой дом, закрыл в одной из нежилых комнат. — Да будет так!

— Маркооо! Позови на помощь! Слышишь? Маркоооо! Что ты такое говоришь? Ты ведь шутишь?

Я колотила в дверь кулаками, как безумная. Только сейчас понимая, что натворила, чувствуя, как трезвею, как холодеет мое тело от понимания, что ЕГО могут убить… из-за меня… Сальва не отступится, он будет драться до последнего.

Зарыдала и опять ударилась всем телом о дверь.

— Маркоооооо! Марко открой…. открооооой!

Их всех нет так долго, и мой воспаленный мозг рисует самые жуткие картины. От панического ужаса меня трясет, и я мечусь по закрытой комнате, стараясь выглянуть в окно. Я бы разбила его, но там решетки.

Как же тихо, ни звука. Даже музыку не слышно.

Та маленькая Вереск бежит среди колосьев, она плачет, ей страшно. Она больше не умет его ненавидеть… она не хочет его смерти, ведь это означает и ее смерть. Она бежит, чтобы закрыть его собой, чтобы лезвие порезало ее, а не его.

Девочка Вереск сидит на полу, раскачиваясь и напевая под нос песню, которую он ей пел когда-то. Девочка Вереск знает, что делать, если ей не откроют. Девочка Вереск нашла в ящике веревку и перекинула через крюк для люстры в потолке. У нее есть время до рассвета… Она подождет. Если он жив, он придет.

Когда в двери повернулся ключ, она подняла голову и сквозь вязкий туман слез увидела родной хищный силуэт, бледное лицо, всклокоченные волосы Сальваторе.

Вскочила с пола и бросилась к нему, вцепилась в его сильную шею, в плечи, зарылась лицом в грудь, впиваясь зубами в отворот рубашки, всхлипывая, дергая воротник, сжимая его кожу ладонями, чтобы ощутить, какая она горячая. Не говоря ни слова, не издавая ни звука. Схватил меня за волосы обеими руками, потянул голову назад, всматриваясь в мое лицо своими дикими, черными дьявольскими глазами. Я вижу в его зрачках нас обоих в вересковом поле… там я люблю его. Безумно люблю. Одержимо. Мой Паук. Любовь моя. Единственная и такая страшная.

— Если бы я знал, что ты восстанешь из мертвых… я бы задушил тебя прямо сейчас.

Прохрипел и впился в мои губы своими сухими, горячими губами. Со стоном, с каким-то надрывным выдохом, сдавливая до хруста мое тело. Эти губы. В них заключается вся моя жизнь, вся моя ненависть и боль, вся я в этих губах. Моя жажда по ним безмерна, и я глотаю его дыхание жадно, голодно. Я ласкаю их, кусаю, трусь о них своими губами. Я больше не я… я иссохшееся, сломленное животное. Мне кажется, все мое тело горит, превращаясь в пепел. Я жадно сплетаюсь языком с его языком, слышу, как он стонет, впиваясь в мои губы снова и снова. Стонет, как от мучительных страданий, как от боли.

— Моя…Вереск. Мояяяя…слышишь…моя…Открой глаза, смотри на меня.

Приоткрыла дрожащие веки, чувствуя, как его ладони обхватили мое лицо. Сильно, жестко обхватили.

— Никогда не трону… никогда. На каждый волосок твой молюсь, Вереск… дрянь ты такая… я гребанное оружие в твоих руках. Ты это понимаешь? Посмотришь на кого, и он мертвец! ТЫ УБИЙЦА ВЕРЕСК! Моя…моя убийца… Мир для тебя сожгу.

Мы мечемся по этой комнате, натыкаясь на углы. Наши руки стягивают покрывала на пол, цепляются за волосы и одежду друг друга, силясь ее разорвать, чтобы ощутить под пальцами голодную плоть.

Сальва со всей силы дернул вниз верх моего платья, обнажая грудь, опрокидывая меня спиной на пыльный ковер, прикрытый белым покрывалом, наваливаясь сверху. Острые соски коснулись шершавой материи его рубашки и сжались еще сильнее, тело прострелило током, вздернуло вверх, тереться о него еще сильнее. Извиваться. Вжиматься в него, насколько это возможно.