О красоте

- Леви, - начал было Говард, но тут же представил Джерома с его плохой кожей и мягким, застенчивым выражением черного лица, женственными бедрами, с всегда чересчур высоко поддернутыми джинсами и крошечным золотым крестиком на шее - в общем, невинность в чистом виде.

- Что? Скажешь, неправда? Ведь знаешь, что правда, вон, улыбаешься!

- Дело не в женитьбе как таковой, - сварливо заметил Говард. - Тут сложнее. Отец этой девушки э-э-э… не тот человек, которого хочется впускать в нашу семью.

- А-а-а… - протянул Леви и поправил отцовский криво завязанный галстук. - Бона как!

- Просто мы не хотим, чтобы Джером коверкал себе…

- Мы? - Леви изучающе поднял бровь: эту манеру он явно унаследовал от матери.

- Послушай, тебе что-нибудь нужно? Деньги? - спросил Говард.

Он выудил из кармана две двадцатидолларовые банкноты, смятые гармошкой, как китайские бумажные шары. За много лет он так и не научился воспринимать всерьез эти грязные зеленые американские бумажки. Он затолкал их в карман приспущенных Левиных джинсов.

- Спасибо, па, - нарочито растягивая слова в подражание родному для его матери южному акценту, сказал Леви.

- Интересно, сколько тебе платят в час в твоей лавочке, - проворчал Говард.

Леви горестно вздохнул.

- Гроши, старик. Жалкие гроши.

- Ты только скажи, я пойду поговорю с кем надо

и…

- Нет!

Говард подозревал, что сын его стесняется. Видимо, стыд наследовали все мужчины в роду Белей. Как мучительно в таком же возрасте стыдился Говард своего отца! Ему хотелось, чтобы тот не был мясником, чтобы вместо весов да ножа он орудовал мозгами, - в общем, чем-то походил на сегодняшнего Говарда. Но ты меняешься, меняются и твои дети. Может, Леви предпочел бы папашу-мясника?

- Я хотел сказать,- безыскусно закамуфлировал Леви свою первую реакцию, - что сам справлюсь, не боись.

- Хорошо. Мама не просила что-нибудь мне передать?

- Передать? Я ее не видел. Она рано ушла, а куда - без понятия.

- Понятно. А ты? Не хочешь передать что-нибудь брату?

- Скажи ему… - Отвернувшись, Леви с улыбкой расставил руки, уперся в перила, затем поднял ноги «уголком» и вскинул их вверх, как гимнаст. - Скажи ему: «Я простой черный парень, день-деньской кручусь, везде скачу: деньжат на жизнь раздобыть хочу!»[6]

- Понятно. Передам.

В дверь позвонили. Говард чмокнул сына в затылок, поднырнул под его рукой и пошел открывать. За стеклом маячило помертвевшее от холода, знакомое ухмыляющееся лицо. Говард поднял палец в знак приветствия. Это был Пьер, один из многочисленных осевших в Новой Англии переселенцев с непростого острова Гаити, и он предусмотрительно шел навстречу нежеланию Говарда водить машину.

- Кстати, а где Зур? - вспомнил Говард на пороге.

Леви пожал плечами.

- Фигзна, - этот странный комок согласных заменял ему ответ на многие вопросы. - В бассейне?

- В такую погоду? Упаси боже.

- Она стопудово где-то в доме.

- Тогда передай ей от меня привет, хорошо? Вернусь в среду. Нет, в четверг.

- Конечно. Береги себя.

В машине по радио какие-то люди орали друг на друга на французском, который, насколько мог определить Говард, отнюдь не был французским.

- В аэропорт, пожалуйста, - перекрикивая звук, сказал Говард.

- Хорошо. Но поедем медленно. На улицах ужас что творится.

- Хорошо, только не совсем уж медленно.

- Терминал?

Из-за его сильного акцента Говарду в этом слове почудилось название романа Золя[7].

- Что-что?

- Какой у вас терминал?

- Не знаю… Сейчас выясню, билет у меня под рукой… Не беспокойтесь… Поезжайте, а я вам скажу.

- Все время куда-нибудь летите, - чуть завистливо сказал Пьер и засмеялся, глядя на Говарда в зеркало заднего вида.

Говард подивился на его непомерно широкий нос, вольготно рассевшийся в центре приятного, дружелюбного лица.

- Да, вечно в разъездах, - добродушно сказал Говард, который, впрочем, не считал, что так уж много путешествует; правда, когда все-таки приходилось уезжать из дома, это всегда было и дольше, и дальше, чем ему хотелось бы.

Он снова подумал об отце: по сравнению с папашей он просто Филеас Фогг. Тогда, много лет назад, представлялось, что путешествия - ключ к сокровищам. Все мечтали о возможности ездить по миру. За окном проплыли фонарный столб, наполовину засыпанный снегом, и прислоненные к нему два замерзшие велосипеда на цепочках, отличимые лишь по рукояткам руля. Он попытался представить, как утром выходит из дома, откапывает из-под снега свой велосипед и едет на какую- нибудь подобающую работу, вроде тех, которыми поколениями занимались Белей, - и не смог. На мгновение его поразила мысль: оказывается, он разучился ценить

богатства собственной жизни.

* * *