и я помню нож,как трогаешь розуи выступает кровь,а любовь трогаешь так же,и когда хочешь выйти на трассу какгрузачи мчат тебя по внутренней полоселунный свет с ревомвыматывают тебе храбрость,отчего трогаешь тормозаи на ум приходят картинки:портреты Христа висят тамили Хиросима,или как твоя последняя женажарит яичницу.трогаешь розу так жекак опираешься сбоку на гробмертвых,как трогаешь розуи видишь как мертвые переворачиваютсяу тебя под ногтями;ножГеттисберг, Выступ, Фландрия,Аттила, Муссо…что могу я разобрать в историикогда та сводитсяк трехчасовой тенипод листком?и если ум калечитсяа роза кусаетсякак собака,говоряту нас любовь…но что я способен разобрать в любвикогда все мы родилисьв разное время и разных местахи встречаемся толькофортелем столетийи случайностью трех шаговвлево?хочешь сказатьчто любовь какую я не встретилменьше себялюбиячто зову я ближним?могу ль я теперь сказатьс кровью розы на кромке ума,могу ль я сказать теперь когда планеты вертятсяи тонны силы пуляют в конец пространствачтобы Колумб выглядел ребенком юродивым,могу ли сказать теперьчто из-за воплей моих в ночине услышанных,могу ли сказатьчто я помню ножи сижу в прохладной комнатеи втираю пальцы в свисток часови думаю невозмутимооб Аяксе и слюняхи железнодорожных наседках за золотыми рельсами,а настоящая любовь моя в Афинах600А или Б,пока у меня за окномна лету спотыкаются голубии в дверьчто пережидает пустую комнату,розам не выбратьсяи не вобраться,или любви или мотылькам или молнии —я б нипочем не сломался вздыхаяили не улыбнулся; могли б пустякивроде мотыльков и людейсуществовать как оранжевый солнечный свет на бумагеделенной на девять?Афины сейчас за много мильи одну смерть от меня,а столы грязны как черти простыни с тарелками,но я смеюсь: это не взаправду;но взаправду оно, делено на девятьили сотню:чистое белье есть любовьчто не чешетсяи не вздыхает.